Великие рыбы. Сухбат Афлатуни

всадников раздался хохот. Казалось, даже лошадиные морды смеялись.

      – Мы не испытываем голода, – крикнули всадники, – и не имеем нужды в вашей снеди. Нам известно, что вы скрываете золото. Или вы думаете, мы поверим, что оно у вас не припрятано? Чтобы в таком месте, куда люди вашей веры так охотно делают подарки, не было золота? – Снова раздался смех. – Подумайте. Либо вы поделитесь частью его с нами, либо…

      Было названо требуемое количество. Четыре тысячи номисм, около восемнадцати килограммов золота.

      Монахи недоуменно переглянулись.

      – Поверьте, мужи, поверьте, – начали они, – что мы и хлеба не всегда имеем вдоволь, а уж такое количество золота мы и во сне не видели…

      Закончить речь монахи не успели.

      «Распаленные гневом, – пишет очевидец, Стефан Савваит Младший, – убийцы стали изобильно пускать стрелы, подобно зимним тучам. Из отцов было ранено около восьмидесяти, большинство смертельно. Одни имели вонзившиеся стрелы в груди, другие в затылках, иные в лицо».

      Бедуины хлынули в лавру.

      Разбивали хлипкие двери келлий и уносили все, что могло иметь хоть какую-то цену. Стали поджигать хворост, который монахи собирали и держали на зиму; лавра наполнилась дымом. Часть бедуинов бросилась в сторону лаврской церкви, ради более богатой добычи; но тут кто-то из них углядел вдалеке отряд другого, враждебного им бедуинского племени. Быстро погрузив добычу на лошадей, крича и обгоняя друг друга, они выехали из лавры.

      Всю первую неделю поста савваиты разгребали пепелище, отпевали погибших и врачевали уязвленных стрелами. И ждали нового нападения.

      Доходили ли вести о восстании бедуинов до халифа?

      Скорее всего, доходили. Но волнения в этой части халифата его не слишком беспокоили. Земли в Иудее бесплодные, это не Египет и не Хорасан, откуда шло больше всего налогов в казну. В самом Иерусалиме Харун так и не побывал; а то, что кочевники шалили и грабили тамошних христиан… У халифа были более важные заботы.

      В том самом 796 году он решил перенести столицу из Багдада в Ракку.

      Он никогда не любил Багдад; жаловался, что местный воздух ему не подходит. Он устал от багдадских дворцов. Население Багдада вечно росло и вечно было чем-то недовольно. Он устал.

      Но главное – ему хотелось построить свою, собственную столицу. Чтобы немного развеять мысли о смерти, посещавшие его все чаще.

      Наше время – мгновенье. Шатается дом.

      Вся вселенная перевернулась вверх дном.

      Трепещи и греховные мысли гони.

      На земле наступают последние дни.

      Небосвод рассыпается. Рушится твердь.

      Распадается жизнь. Воцаряется смерть[5].

      Харун повторял про себя эти стихи Абу-ль-Атахии и украдкой утирал слезы.

      Он выбрал сирийскую Ракку, омываемую водами Евфрата. Все управляющие и администраторы продолжали жить в Багдаде. Там же, во дворце Блаженной вечности, аль-Хулд, остались скучать жены и наложницы.

      В Ракке он построил Каср ас-Салам,

5

Перевод Михаила Курганцева.