Ты мой худший вариант. Анастасия Градцева

я это давно знаю. Зелено-карие омуты с длинными темными ресницами.

      Ему любопытно. Он выглядит, как ученый в лаборатории, спокойно наблюдающий за мучениями мыши в лабиринте, из которого ей никогда не выбраться.

      Я сглатываю, смотрю на директора и пытаюсь найти слова. Убедительные слова, которым поверят. Но в голове пусто и гулко. Там только страх.

      – Понимаете, я… Вчера…

      И тут меня внезапно перебивает Громов, который встает и лениво цедит своим высокомерным королевским тоном:

      – Ну и кринж! Вы че, серьезно будете сейчас с каждым разводить эту хрень? Где был и что делал? Окей, так и быть, сэкономлю вам время. Это был я. Мне было скучно, и я отлично развлекся. Наличкой оплатить ущерб или вы карты принимаете?

      Внимание всего зала мгновенно переходит на Громова, а про меня все тут же забывают. Но я все равно продолжаю стоять и чего-то ждать. Я все еще не верю, что спаслась. Пульс шарашит так, что дышать трудно.

      – Я так и знал! – цедит директор, глядя на Громова с плохо скрываемой ненавистью. – Ко мне в приемную, прямо сейчас! И не надейтесь, что на этот раз вам все сойдет с рук так просто. Ваш отец в этом году дал мне очень конкретные указания. Вам ясно?

      – В целом да, – он не выглядит ни испуганным, ни растерянным. А потом демонстративно зевает: – Ничего нового.

      – В приемную, Громов. Быстро! Остальные свободны.

      Звук у всей толпы тут же словно выкручивают на полную мощность, и гул стоит как в пчелином улье. Все расходятся и громко обсуждают произошедшее, а я все еще стою столбом.

      Захар Громов взял мою вину на себя? И собирается оплатить всю космическую сумму причиненного мной ущерба? Я не сплю?

      Кажется, нет. Но зачем ему это нужно?! Уверена, до сегодняшнего дня он даже не подозревал о моем существовании.

      Может, это какой-то хитрый план и он меня сдаст потом директору? Или потребует взамен все мои внутренние органы?

      Я не понимаю. Я ничего не понимаю!

      Меня толкает какая-то девушка, чтобы я освободила ей проход, я растерянно отступаю в сторону и ловлю успокаивающую мамину улыбку. Интересно, мама успела испугаться? Подумала хоть на секунду, что это я виновата? Я – ее хорошая девочка, ее умница, ее радость, самая тихая и самая старательная студентка курса, хотя только мои бессонные ночи знают, какими усилиями даются мне эти пятерки…

      Меня все еще трясет, когда я выхожу из актового зала и иду куда-то по коридору. Сама не понимаю куда.

      – Эй, Истомина, ты чего так пересралась? – почти дружелюбно спрашивает Элина Вишневская из моей группы, догоняя меня и выравнивая со мной шаг. – Мы думали, ты там в обморок хлопнешься.

      – Просто, – выдавливаю я из себя. – Перенервничала…

      Элина красиво смеется, показывая идеально ровные зубы, а потом хлопает длинными кукольными ресницами. Они слишком большие для ее лица, и все мои знания, полученные в свое время в художке, протестуют против того, чтобы считать это красивым. Красиво то, что гармонично, а здесь грубое нарушение пропорций. Вот у Громова, например, ресницы идеальной длины…

      – Так, Истомина,