Разная жизнь. Олег Казаков

свои плечи. Процессия двинулась со двора. И я уже точно знал, что этого человека, который был так ласков, и который сейчас в гробу, я больше никогда не увижу. Истошно непрерывно плакала зурна.

      Смерть неожиданно и грубо, вошла в мое детство, в мою жизнь. И дверь, которую она распахнула тогда, так и остается незакрытой.

      Р. S. Всех шестерых детей взрастила вдова, всех поставила на ноги.

      Санкт-Петербург, 1998

      Первый ужас

      Мы с двоюродным братцем затеяли драться подушками. День за распахнутыми окнами стоял огромный и яркий. Весна воцарялась в древнем благословенном городе.

      Просторная комната была обставлена старинной тёмно-коричневой мебелью. Мебель была не роскошной, но крепкой. Солнце лилось и лилось в окна. Празднично-сиреневая кромка гор украшала горизонт.

      Кровати были убраны по образцу того времени – заботливо и тщательно (это самый конец 50-х годов). Любовно взбитые подушки были водружены поверх гладко постланных покрывал и окинуты «накидками». Накидки тогда уже были разные – узорчатые и гладкие, полотняные, тюлевые, шёлковые, и, кажется, появлялись уже и нейлоновые.

      Что послужило импульсом к «сражению», кто первый запустил в другого подушкой – не помню. Нам потом крепко досталось, потому что все эти накидки, составлявшие важную часть убранства, и подушки, оказались, сдёрнуты, измяты, истоптаны… К счастью, ничего значительного мы всё-таки не разбили.

      В разгар поединка брат мой как-то забрался-попал в угол между тахтой и шкафом. Подушки летали, как разъярённые лягушки. Над тахтою, на стене, находились иконы. Тогда образа были не в чести, не стоило их всякому входящему демонстрировать, и место для них избрали бережное, не очень видное… Иконы – в серебряных (или серебристых) окладах. Темноватые лики. Чьи лики – знать не могу. Да в то время я и не был крещен, никаких икон не различал, и виделись они мне пустострогими и непонятными…

      Момент был тактически для меня весьма удобный. Я запустил изо всей силы в братца подушкой… И… Промазал. Подушка пролетела над его головой. Ударила по иконе. Брат вылетел из угла и люто заорал: «Боженька накажет!!!» – дважды заорал, или трижды.

      Не знаю, что со мной тогда случилось.

      Ужас бросился на меня и заглянул мне в глаза, и остановился вплотную – холодный и сильный. Свет солнца в окнах не померк, скорее, стал жгуче-ярким и жгуче-холодным. Мир изменился. Мир остался без меня. А я находился в некоей внешней сфере, которая выворачивала душу, выворачивала, искажала разум, и не было пощады, и надежды не было.

      Мне скоро 70 лет. Но за всю свою жизнь я испытал подобное ещё раза два-три – не более. Это не страх (страх— он страх и есть). Мне не единожды бывало страшно.

      Ужас, о котором я говорю, связан не с бытовой вовсе, не «житейской» сферой жизни.

      Иное жестокое, смертно-жуткое, чужое сердцу состояние всей личности. Не имеющее формы, холодное и пустое, где нет ничего, кроме ужаса.

      Помню, как я заорал братцу: «Не-ет, не накажет!!!»

      Битва прекратилась. Мы