Разум слов. Владимир Гандельсман

своё в варежки выдыши,

      чтоб из вечности глухонемой

      голос матери в форточку, вынувший

      душу, чистый услышать: «Домой!», —

      и над чаем с вареньем из блюдечка

      райских яблок, уставясь в одну

      точку дрожи, склонись, чтобы будничный

      выпить ужас и впасть в тишину.

      «Тихим временем мать пролетает…»

      Тихим временем мать пролетает,

      стала скаредна, просит: верни,

      наспех серые дыры латает,

      да не брал я, не трогал, ни-ни,

      вот я, сын твой, и здесь твои дщери,

      инженеры их полумужья,

      штукатурные трещины, щели,

      я ни вилки не брал, ни ножа,

      снится дверь, приоткрытая вором,

      то ли сонного слуха слои,

      то ли мать-воевода дозором

      окликает владенья свои,

      штопка пяток, на локти заплатки,

      антресоли чулок барахла,

      в боевом с этажерки порядке

      снятся строем слоны мал-мала,

      ничего не разграблено, видишь,

      бьёт хрусталь инфернальная дрожь, —

      пятясь, за полночь из дому выйдешь

      и уходишь, пока не уйдёшь.

      «Тихий из стены выходит Эдип…»

      Тихий из стены выходит Эдип,

      с озарённой арены он смотрит ввысь,

      как плывёт по небу вещунья-сфинкс,

      смертный пот его ещё не прошиб.

      Будущий из стены выходит царь,

      чище плоти яблока его мозг,

      как зерно проросший, ещё не промозгл

      мир, – перстами его нашарь.

      Воздух, воздух губами ещё возьми,

      разлепи два века и слух открой,

      и вдохни, как крепко, кренясь, корой

      пахнет дерево ещё не-зимы.

      Ты сюда явился запомнить взрыв

      вещества, которым и образован сам,

      в чистом виде равный своим слезам,

      ни единой тайны стоишь не раскрыв.

      В белом ещё обнявшихся нет сестёр —

      дочерей, и мать ещё не жена,

      и себя не уговаривает: «жива» —

      жизнь, и дышит дышит дышит в упор.

      «Ломкую корочку снега…»

      Ломкую корочку снега

      продавливая за гаражами,

      за отвороты ботинок завалится,

      звякая за подкладкой грошами,

      долго на стену пялиться…

      мокрыми пятками, медными пятаками…

      Корочка снега бурая,

      прошитая горячо

      собачьей капельками мочой,

      в горле у идиота рыданье бурное,

      всё ни о чём, ни от чего,

      мамочку жаль, стена штукатурная.

      (Если бы не слюны

      запах с её платочка,

      сажу стирает с моей щеки,

      грустные окна слюды

      на керосинке, я думаю, очень.

      Долго в точку смотреть – и все далеки.)

      Близко к рождению, небытие

      втягивает, как в полынью,

      разудаляются птицы две в небе те,

      голову наклоню,

      жить надо, врать, разорвать одну

      жалобу школы на школьника в темноте.

      Дай прихитрюсь,

      припотею