Двадцать лет спустя. Александр Дюма

поморщился Мазарини, как всегда бывало, когда речь заходила о деньгах в том смысле, как про них упомянул Гито, – заплатим… если иначе нельзя.

      – Вы действительно желаете, чтобы я указал вам человека, участвовавшего во всех кознях того времени?

      – Per Вассо![3] – воскликнул Мазарини, начиная терять терпение. – Уже целый час я толкую вам об этом, упрямая голова!

      – Есть человек, по-моему, вполне подходящий, но только согласится ли он говорить?

      – Уж об этом позабочусь я.

      – Ах, монсеньор, не всегда легко заставить говорить человека, предпочитающего молчать.

      – Ба! Терпением можно всего добиться. Итак, кто он?

      – Граф Рошфор.

      – Граф Рошфор?

      – Да, но, к несчастью, он исчез года четыре назад, и я не знаю, что с ним сталось.

      – Я-то знаю, Гито, – сказал Мазарини.

      – Так почему же вы сейчас жаловались, ваше преосвященство, что ничего не знаете?

      – Так вы думаете, – сказал Мазарини, – что этот Рошфор…

      – Он был предан кардиналу телом и душой, монсеньор. Но предупреждаю, это будет вам дорого стоить: покойный кардинал был щедр со своими любимцами.

      – Да, да, Гито, – сказал Мазарини, – кардинал был великий человек, но этот-то недостаток у него был. Благодарю вас, Гито, я воспользуюсь вашим советом, и притом сегодня же.

      Оба собеседника подошли в это время ко двору Пале-Рояля; кардинал движением руки отпустил Гито и, заметив офицера, шагавшего взад и вперед по двору, подошел к нему.

      Это был д’Артаньян, ожидавший кардинала по его приказанию.

      – Пойдемте ко мне, господин д’Артаньян, – проговорил Мазарини самым приятным голосом, – у меня есть для вас поручение.

      Д’Артаньян поклонился, прошел вслед за кардиналом по потайной лестнице и через минуту очутился в кабинете, где уже побывал в этот вечер.

      Кардинал сел за письменный стол и набросал несколько строк на листке бумаги.

      Д’Артаньян стоял и ждал бесстрастно, без нетерпения и любопытства, словно военный автомат, готовый к действию или, вернее, к выполнению чужой воли.

      Кардинал сложил записку и запечатал ее своей печатью.

      – Господин д’Артаньян, – сказал он, – доставьте немедленно этот ордер в Бастилию и привезите оттуда человека, о котором здесь говорится. Возьмите карету и конвой да хорошенько смотрите за узником.

      Д’Артаньян взял письмо, отдал честь, повернулся налево кругом, не хуже любого сержанта на ученье, вышел из кабинета, и через мгновение послышался его отрывистый и спокойный голос:

      – Четырех конвойных, карету, мою лошадь.

      Через пять минут колеса кареты и подковы лошадей застучали по мостовой.

      Глава III

      Два старинных врага

      Когда д’Артаньян подъехал к Бастилии, пробило половину девятого.

      Он велел доложить о себе коменданту тюрьмы, который, узнав, что офицер приехал с приказом от кардинала и по его повелению, вышел встречать посланца на крыльцо.

      Комендантом Бастилии

3

Клянусь Вакхом! (ит.)