Friedrich. Егор Александрович Киселев

вся эта история с его отцом разворачивалась на моих глазах, и я до сих пор помню, как говорил о нем Алексею, хотя Катя была категорически против этого разговора. Для нее ситуация была уже давным-давно ясна, да и для меня тоже: я прекрасно понимал, что никаких возвращений уже не будет. У меня была бредовая мысль, что, может быть, весть о том, что у него есть сын, поможет ему наконец-то справиться с собой. И насколько я узнал из того разговора, он об этом уже слышал, только совершенно точно уверен, что ребенок этот к нему никакого отношения не имеет. Это было спустя полтора года после рождения Матвея, Пинегин к тому времени уже успешно завершил взрослый этап своей жизни, и собирался основательно взяться за старое.

      – Впрочем, – продолжил Матвей, – сейчас все это уже не имеет значения. Он умер несколько лет назад.

      – Я этого не знал, – тихо ответил я. – Хотя…

      Я прервался. Иногда лучше оставлять свои догадки при себе, тем более, что Матвея они могли ранить. Вряд ли он был наивным человеком, наивность быстро проходит у тех, кого бросают родители. Но вместе с тем это ведь и самая главная черта человеческого характера – надежда, что для всего на этом свете была достаточная причина. Всегда остается надежда на добрую волю, или, напротив, на злую – в том смысле, что некая необоримая сила, непреодолимое обстоятельство заставляет людей склоняться ко злу, и стоит только отнять эту силу, освободить их от гнета обстоятельств, они снова станут добрыми. Мысль о том, что зло можно делать совершенно бескорыстно, просто так или от всей души, пожалуй, одна из самых горьких в человеческой жизни.

      Но Матвей заметил эту перемену и внимательно меня слушал. Я быстро пытался сообразить, как можно отвертеться от сказанного слова, но никаких идей не было.

      – Нет… – замялся я и, собравшись с мыслями, продолжил, – мы с ним как-то раз об этом говорили, и он дал мне понять, что вполне осознает, что делает.

      – То есть? – он посмотрел на меня с недоверием.

      – Я не знаю, какое слово выразило бы ситуацию в полной мере. Не то, чтобы он пил, тут другое. Просто он очень любил фестивалить. – Я помолчал. – В общем, он не мог остановиться, и в тот момент, когда мы с ним об этом разговаривали, он, что самое главное, не хотел останавливаться.

      – Интересно, что мама в нем нашла… – Матвей нахмурился.

      – Ну, – протянул я, – он ведь и забулдыгой тоже никогда не был. Дело не в том, что он пил, да и, скажем прямо, он пил не больше остальных. Просто он был слишком компанейским, был настоящим лидером и абсолютно публичным человеком, а главное, в какой-то мере, можно сказать, он заботился о тех людях, с которыми его сталкивала жизнь, но в какой-то момент не справился с управлением.

      Матвей чуть слышно рассмеялся:

      – Видимо, он успел позаботиться обо всех, кроме меня.

      – Извини, не стоило, наверное, поднимать эту тему.

      – Да ничего, я привык. Это мне раньше было больно, а сейчас уже и нет никакого дела.

      Но Матвей