Friedrich. Егор Александрович Киселев

всеми мало-мальски важными событиями факультетской жизни, кочевал c одной вечеринки на другую. В общем, он был из тех людей, кто никогда не пропадет и никогда не унывает. – Я прервался и посмотрел на Матвея, он сидел, не двигаясь, и слушал очень внимательно.

      – Был ли он обычным человеком? – продолжил я. – И да, и нет. Да, поскольку его талант был вполне приземленным; нет, потому что при прочих равных, этот человек обладал выдающимися способностями. Он умел разговаривать, умел договариваться, находить решения, компромиссы. Он вообще был человеком смышленым, живым. К нему студенты бегали, как к мамке – за некоторых двоечников он даже в деканате мог замолвить словечко, а уж сколько путевок от профкома он выписал для нашего брата – чуть ни половина факультета побывала на море, в Питере или на экскурсиях по золотому кольцу. Как он успевал учиться – мы могли только гадать. Некоторые из нас серьезно думали, что он работал на спецслужбы, поэтому и суетился, и знал всех, и со всеми поддерживал связь, но мне кажется, это только больные фантазии. Он был редким человеком, талантливым организатором, прекрасным оратором и, пожалуй, самым общительным среди всех людей, с кем мне довелось в жизни познакомиться. Ну, и, – я запнулся, – его любили женщины.

      – И мама?

      – Тут подожди чуть-чуть. Твоя мама вообще-то не сразу обратила на него внимание.

      – А как они вообще сошлись? Он-то почему обратил на нее внимание?

      Я горько усмехнулся:

      – Да не только он, твоя мама была вообще завидной невестой, очень яркой девушкой. Хотя, конечно, яркость эта была совершенно особой природы. А познакомились они, насколько мне известно, когда она подавала документы летом. Он в тот день дежурил на кафедре, а в перерыв без дела слонялся по университету. Там они и познакомились, твоя мама обратилась к нему, когда искала аудиторию, где находилась приемная комиссия математического факультета. Потом, бывало, они перекидывались парой сообщений в интернете, а закончилось все через год – на зимней школе в Сочи. Там собирали всех лауреатов потанинской стипендии.

      Я опустил голову. Мне казалось, что этот разговор может помочь пережить этот день, или хоть как-то разрядиться, но стало только тяжелее. И пятнадцати лет оказалось мало, чтобы эта рана перестала меня тревожить. Грудь сдавило, стало трудно дышать, я тяжело вздохнул и замолчал.

      Судя по всему Матвей все понял. Он не стал терзать меня расспросами:

      – Давайте, я все-таки вас покормлю, – сказал он тихо. – Пойдемте на кухню, там и поговорим.

      Я только кивнул, хотя есть сейчас мне точно не хотелось. Хотелось, как и много лет назад, сквозь землю провалиться. Бывают такие мысли, которые не хочется думать, но при этом, их никак не удается выжечь из памяти. Они преследуют и, наверное, будут преследовать всю жизнь. Мне вдруг вспомнилось, как однажды в Москве, на втором или третьем году моего пребывания там, когда я еще снимал комнату, глубокой ночью меня разбудил истошный крик за стенкой. Мужчина, казалось,