Сочинения. Виктор Гюго

смертью людям надо бы помириться. Нелепое это занятие — драться. Идите с нами. Если меня убьют, дело к вам перейдет. Вы не смотрите, что у меня такой вид, я женщина не злая, и солдат из меня неплохой бы вышел. Не бойтесь ничего.

      Когда маркитантка закончила свою речь, женщина пробормотала:

      — Нашу соседку звали Мари-Жанна, а нашу служанку звали Мари-Клод.

      Тем временем сержант Радуб отчитывал гренадера:

      — Молчал бы ты! Видишь, даму совсем напугал. Разве при дамах можно чертыхаться?

      — Да ведь честному человеку такие слова слушать — прямо нож в сердце, — оправдывался гренадер, — легче на месте помереть, чем на этих самых чудищ заморских глядеть: отца сеньор искалечил, дедушку из-за кюре сослали на галеры, свекра король повесил, а они, дурьи башки, сражаются, устраивают мятежи, готовы дать себя уложить ради своего сеньора, кюре и короля!

      Сержант скомандовал:

      — В строю не разговаривать!

      — Мы и так не разговариваем, сержант, — ответил гренадер, — да все равно с души воротит смотреть, как такая миленькая женщина сама лезет под пули в угоду какому-нибудь попу!

      — Гренадер, — оборвал его сержант, — мы здесь не в клубе секции Пик. Не разглагольствуйте.

      Он снова повернулся к женщине:

      — А где твой муж, сударыня? Что он поделывает? Что с ним сталось?

      — Ничего не сталось, потому что его убили.

      — Где убили?

      — В лесу.

      — Когда убили?

      — Третьего дня.

      — Кто убил?

      — Не знаю.

      — Не знаешь, кто твоего мужа убил?

      — Нет, не знаю.

      — Синие убили? Белые убили?

      — Ружье убило.

      — Третьего дня, говоришь?

      — Да.

      — А где?

      — Около Эрне. Мой муж упал. Вот и все.

      — А когда твоего мужа убили, ты что стала делать?

      — Пошла с детьми.

      — Куда?

      — Куда глаза глядят.

      — Где спишь?

      — На земле.

      — Что ешь?

      — Ничего.

      Сержант скорчил непередаваемо свирепую гримасу, вздернув пышные усы к самому носу.

      — Совсем ничего?

      — Ежевику рвали, терн прошлогодний, он еще кое-где на кустах уцелел, чернику ели, побеги папоротника.

      — Да это все равно, что ничего.

      Старший мальчик, поняв, очевидно, о чем идет речь, повторил: «Есть хочу».

      Сержант вытащил из кармана краюху хлеба — свое дневное довольствие — и протянул ее женщине. Она разломила краюху пополам и дала по куску старшим детям. Они с жадностью принялись уплетать хлеб.

      — А себе не оставила, — проворчал сержант.

      — Потому что не голодна, — сказал солдат.

      — Потому что мать, — сказал сержант.

      Мальчики перестали жевать.

      — Пить хочу! — сказал один.

      — Пить