Петербургский сыск. 1874 год, февраль. Игорь Владимирович Москвин

желания, да и нужды тоже.

      Глава восьмая. Дела давно минувших лет…

      Иван Андреевич Волков в поношенном с заплатами кафтане выглядел натуральным босяком, хотя и наливал в стакан очередную порцию белёсой жидкости, называющейся в трактире водкой, но глаза цепко следили за окружающими людьми. Ни Сеньки Кургузого, ни Спирьки—Ножика не было видно. То ли люди, ведающие нужными сведениями, донесли неправильное, то ли, действительно, у Сеньки звериное чутье на присутствие рядом с ним сыскных агентов.

      Настроение помощников Путилина не настраивало на воинственный лад и с каждым часом становилось мрачнее.

      Волков хотя и пытался выглядеть молодцом, но не получалось. Даже улыбка, приклеенная на лице, выходила скорее вымученной маской, нежели весёлой.

      Штоф пустел.

      Иной раз в таких заведениях получалось слышать не предназначенное для постороннего уха. Вот и сейчас Волков напряг слух. За соседним столом сидели два оборванца. Один все пытался повысить голос, но второй его одёргивал. Мол, что творишь, не в лесу, чай, находишься.

      – Ты что рот мне, – отмахивался первый, – я знаешь. Так захочу, так этого по этапу отправлю….

      – Тише ты, тише, не дай Бог, кто услышит.

      – Так пускай, – осоловелыми глазами первый уставился в стол, – перестал я бояться. Пускай Тимошка боится. Это ж он подбил меня на убивство—то.

      – Договоришься, что самого в кутузку отправят…

      – Не боюсь я, пришёл к Тимошке, а он из куша, почитай, в тридцать тыщ, мне тогда четвертной сунул, а потом то рубль, то трёшку мелочью отсыпет. Потом, мол, придёшь… – вероятнее очередной стакан с водкой перекочевал в желудок недовольного жизнью человека.

      Волков кивнул Ивану Ивановичу и указал глазами на соседний стол. Соловьёв жестом ответил, что давно следит за этой парочкой.

      – Я его по этапу отправлю, – первый сморщил лицо, что Волков, сидевший спиною, почувствовал эту гримасу.

      – Что ты сделать сможешь? Сам говорил, что три года прошло.

      – Четыре. – первый поднял к верху руку с оттопыренным указательным пальцем с чёрной полоской под ногтём.

      – Во—во, даже четыре.

      – Я узнавал. – казалось первый говорил шёпотом, но глухой голос был не таким тихим, – по этапу пойдёёт. Он же верёвкой того бедолагу схватил и в спину ногой кто упирался? То—то… Будет ему дорога в Сибирь, ежели мне не отдаст мою долю. Хочу, как человек жить, пускай год, но человеком. Ты разумеешь?

      – Я—то знаю, – и второй зашептал на ухо первому. Волков, как не напрягал слух, больше ни слова не понял. Только один бубнёшь.

      Соловьёв несколько раз поднимался с места и делал вид, что ищет старых знакомых или земляков, но возвращался огорчённым. Ни Спирьки, ни Сеньки не замечал. Видать почувствовали, что ничего хорошего сегодняшним вечером, а вернее, ночью не случиться: то ли пошли на очередное дело, то ли схоронились