Петербургский сыск. 1874 год, февраль. Игорь Владимирович Москвин

ночами. Дело —де молодое, хотя девица красотой не отличается, но характером вышла добрым, что жалко ее. Вот он глаза и закрывает на такое. А с пачпортом, ходок иль без, ему не ведомо да и без надобности у каждого гостя документ спрашивать.

      Сквозь щель в неплотно задёрнутых занавесках был виден стол с горящей свечой, а за ним мужчина, опершийся головой о подставленную под щеку ладонь, и девица в белой исподней рубахе и накинутым на плечи платком. Казалось, мирная домашняя идиллия. Жена не перечит мужу и ждёт пока он не соизволит идти почивать.

      – Миша, – тихо почти в самое ухо произнёс Путилин, – жди здесь, если Гришка в окно решит сигать.

      «Понял», – ответил Жуков кивком головы, но Иван Дмитриевич взглянул строго и погрозил пальцем.

      Миша обиженно засопел, но промолчал. Памятуя о том, что шуметь не следует.

      Он в щель видел, как через некоторое время женщина повернула голову к двери, а Шустов даже не оторвал щеку от ладони, то ли не слышал, то ли был сильно пьян, что не в состоянии даже подняться со стула.

      Девица подошла к двери и приоткрыла её. Что там у неё спрашивали. Жуков не слышал, но Катерина отступила в сторону, пропуская первым Ивана Дмитриевича, потом Соловьёва, а уж завершал процессию – дворник.

      – Катерина Иванова? – то ли вопрос прозвучал в устах Путилина, то ли утверждение.

      – Да я, – ответила девица, – вон Спиридон Матвеич подтвердит, – она кивнула в сторону дворника.

      – А это стало быть Григорий Шустов?

      – Он.

      Григорий даже не открыл глаза, а только причмокнул губами.

      – Пьян?

      – Немножко, – а потом спохватилась и тихо с придыханием спросила, предчувствуя беду, – а вы кто будете?

      – Мы, Катерина, из сыскного отделения.

      Девица не вскрикнула, не забилась в истерике. А как стояла около кровати, так в бессилии на нее присела, закрыв руками лицо.