Мелкий бес. Федор Сологуб

несколько раз дразнил его, называя Машенькою, – Кудрявцев не понимал, за что, и не решался пожаловаться. Несколько товарищей, глупых малышей, толпившихся тут же, засмеялись на слова Передонова. Им тоже весело было дразнить Мишу.

      Церковь во имя пророка Илии, старая, построенная еще при царе Михаиле, стояла на площади против гимназии. Поэтому по праздникам к обедне и всенощной гимназисты обязаны были сюда собираться и стоять с левой стороны, у придела святой Екатерины-великомученицы, рядами, – а сзади помещался один из помощников классных наставников, для надзора. Тут же рядом, поближе к середине храма, становились учителя гимназии, инспектор и директор, со своими семьями. Собирались обыкновенно почти все православные гимназисты, кроме немногих, которым разрешено было посещать свои приходские церкви с родителями.

      Хор из гимназистов пел хорошо, и потому церковь посещалась первогильдейным купечеством, чиновниками и помещичьими семьями. Простого народа бывало немного, тем более что обедню здесь служили, сообразно с желанием директора, позже, чем в других церквах.

      Передонов стал на привычное свое место. Певчие отсюда все были ему видны. Щуря глаза, он смотрел на них и думал, что они стоят беспорядочно и что он подтянул бы их, если бы он был инспектором гимназии. Вот смуглый Крамаренко, маленький, тоненький, вертлявый, все оборачивается то туда, то сюда, шепчет что-то, улыбается, – и никто-то его не уймет. Точно никому и дела нет.

      «Безобразие, – думал Передонов, – эти певчие всегда негодяи; у черномазого мальчишки звонкий, чистый дискант, – так уж он думает, что и в церкви можно шептать и улыбаться».

      И хмурился Передонов.

      Рядом с ним стал пришедший попозже инспектор народных училищ, Сергей Потапович Богданов, старик с коричневым глупым лицом, на котором постоянно было такое выражение, как будто он хотел объяснить кому-то что-то такое, чего еще и сам никак не мог понять. Никого так легко нельзя было удивить или испугать, как Богданова: чуть услышит что-нибудь новое или тревожное, и уже лоб его наморщивается от внутреннего болезненного усилия, и изо рта вылетают беспорядочные, смятенные восклицания.

      Передонов наклонился к нему и сказал шепотом:

      – У вас учительница одна в красной рубашке ходит[11].

      Богданов испугался. Белая еретица его трусливо затряслась на подбородке.

      – Что, что вы говорите? – сипло зашептал он, – кто, кто такая?

      – Да вот горластая-то, толстуха-то эта, как ее, не знаю, – шептал Передонов.

      – Горластая, горластая, – растерянно припоминал Богданов. – Это Скобочкина, да?

      – Ну да, – подтвердил Передонов.

      – А как же, как же так! – восклицал шепотом Богданов, – Скобочкина в красной рубашке, а! Да вы сами видели?

      – Видел, да она, говорят, и в школе так щеголяет. А то и хуже бывает: сарафан наденет, совсем как простая девка ходит.

      – А, скажите! Надо, надо узнать. Так нельзя, нельзя. Уволить за это следует, уволить, – лепетал Богданов. – Она всегда такая была.

      Обедня кончилась. Выходили из церкви. Передонов сказал Крамаренку:

      – Ты,

11

Согласно правилам ношения форменной одежды для гражданских чинов министерства народного просвещения, учителя-мужчины должны были носить рубашку из белого полотна без полосок. Передонов распространяет это правило и на женщин-учителей.