Безмолвная ярость. Валентен Мюссо

было шестнадцать.

      – Смутно.

      – Я тайком приводил ее домой. Мод в то время шпионила за мной – ей не нравилось, что я тусуюсь с девушками. Это было последнее лето перед смертью дяди.

      – Почему ты рассказываешь о ней?

      – Сам не знаю. Стараюсь уцепиться за счастливые воспоминания… В конце концов, у меня их не так много.

      «У меня тоже…» Если подумать, летние каникулы на Антибе – кусок счастья. С дядей и тетей я вновь обрел беспечность, которую ребенок никогда не должен терять. Дни проходили в праздности, в праздности без реальной цели. Мы вставали поздно. В спальне я слушал записи «Дайр стрейтс», Леонарда Коэна и Джоан Баэз. Камиль заполнял карандашными набросками толстые альбомы для рисования, которые всегда таскал с собой. Изнемогая от жары, мы часами бездельничали в шезлонгах, расставленных под деревьями в саду, или купались. Плавал я плохо, по-собачьи, барахтался, как лягушонок, но мне казалось, что вода очищает меня от таинственной скверны. В те, пусть и ужасно обыденные, моменты у меня было ощущение, что потребовалась бы самая малость, чтобы научиться чувствовать счастье.

      – Знаешь, Нина иногда звонит мне, – продолжает Камиль, не глядя мне в глаза, но я знаю, что он чувствует мое удивление.

      – И о чем она с тобой говорит?

      Брат делает неопределенный жест рукой.

      – О мельнице, о тех временах, когда все мы еще жили вместе… В общем, говорит она, а я слушаю. Она рассказывает забавные истории о семье, а потом спрашивает, помню ли я их. Я отвечаю «да», но на самом деле в голове сплошной туман. Как будто… – Он внезапно начинает колотить себя кулаком по голове. – Как будто что-то там сломалось.

      – Ничего не сломалось, Камиль. У меня тоже не так много воспоминаний о том времени.

      – Ты моложе меня на три года.

      – Возможно, но дело не только в этом.

      Камиль смотрит в сторону горизонта и щелкает зажигалкой. Я чувствую, что он хочет поговорить со мной так, как никогда не говорил, но не находит слов.

      – Как до этого дошло?

      – О чем ты?

      – Обо всем. Мы двое, семья, твоя мать… Я никогда не знал, как найти свое место, Тео. Я чувствую себя полным дерьмом… Что, черт возьми, я мог сделать после папы? Кому по силам соперничать с великим Йозефом Кирхером?

      – Не говори так, Камиль. У тебя был дар к рисованию и живописи. Да, у тебя была душа художника.

      – И посмотри, на что я ее употребил… Я не представлял себе будущее таким. Получается, полжизни я строил мечты, а другую половину хоронил их. Ты справился лучше… Тео, фотограф звезд!

      – Прекрати, прошу тебя! Мне плевать на эти фотографии. Их мог бы сделать любой.

      – Брось…

      – Почему ты добиваешься запрета на выставку и публикацию книги?

      Камиль пожимает плечами, как нашкодивший ребенок, которого поймали «на месте преступления».

      – Сам не знаю.

      – Не держи