Кирза. Вадим Чекунов

вскидывает брови: – Ситников! Ты чего так неудобно сидишь? Сядь как все! Не выделяйся! В армии важно единообразие!

      Рота хохочет.

      Ощущения от строевой – тупость, усталость, ноги – два обрубка.

      Одно хорошо – каждые полчаса пять минут перекур.

      Вытаскивали распаренные ступни из кирзовых недр и блаженно шевелили пальцами.

      Злой и хитрый восточный человек Гашимов дожидался, пока разуются почти все и командовал построение. Мотать на ходу портянки никто не умел, совали ноги в сапоги как придется, и следующие полчаса превращались в кошмар.

      Вечером – обязательный просмотр программы "Время".

      Проходит он так.

      Телевизор выносится из ленинской комнаты – туда все вместе мы не помещаемся. Ставится на стол, стоящий в самом конце взлетки.

      Мы подхватываем каждый свою табуретку, и бежим усаживаться рядами по пять человек.

      На синем экране появляется знакомый циферблат, и я с грустью думаю о том, что еще только девять, отбой через полтора часа, а спать хочется безумно. Нас всех, что называется, "рубит". Сидящий за мной Цаплин упирается лбом мне в спину. Кицылюк вырубается и роняет голову на грудь сразу после приветствия дикторов. Чей-то затылок впереди покачивается и заваливается вперед.

      Речь дикторов превращается в бормотание, то громкое, то едва слышимое.

      "Мы так соскучились по тебе, сынок!" – говорит мне мама. "Как ты устроился там? Все хорошо?" Я почти не удивляюсь, молча киваю и хочу сообщить, что завтра собираюсь написать письмо…

      Что-то хлестко и больно ударяет меня по лбу.

      Я вздрагиваю и открываю глаза.

      Зуб и Гашимов направо и налево раздают уснувшим "фофаны" – оттянутым средним пальцем руки наносят ощутимый щелбан.

      Получившие мотают головой и растирают ладонью лоб.

      По завершении экзекуции сержант Рыцк, загородив мощным телом экран, объясняет правила просмотра телепередач:

      – Кто еще раз заснет, отправится драить "очки". Сидим ровненько. Спинка прямая. Руки на коленях.

      Все выпрямляются и принимают соответствующую позу.

      Рыцк продолжает:

      – Рот полуоткрыт. Глаза тупые.

      Мы переглядываемся.

      – Что непонятно? – угрожающе хмурится Рыцк.

      Открываются рты. На лицах появляется выражение утомленной дебильности.

      Сержант удовлетворенно кивает:

      – Смотрим ящик!

      Отходит от экрана. Там какие-то рабочие шуруют огромными кочергами в брызжущей искрами топке. Или хер его знает, как она там называется.

      Спать. Спать. Спать.

      Дневальный выключает свет.

      Еще один день прошел. Долгий, тягучий, он все равно прошел.

      Хотя духам и не положено, у всех заныканы календарики, где зачеркивается или прокалывается иглой каждый прожитый в части день.

      Мне становится нехорошо, когда до меня доходит, что здесь мне придется сменить аж три календаря – этот, за 90-ый год, потом один целиком за 91-ый, и еще половину 92-ого.

      Бля.

3.

      В сумраке спального помещения появляется фигурка