Синеокая моя Русь. Александр Ковшиков

на лыжах, труден путь

      Среди заснеженного леса.

      Вдыхает чистый воздух грудь,

      Парит морозная завеса.

      Ковром нетронутым снега

      Лежат…

      А ели – теремами,

      Запорошённые слегка,

      Стоят, грустя под небесами.

      Порхают стайкой снегири

      В кустах мороженной рябины,

      И, наст вскрывая, глухари

      Взлетают, так неудержимы.

      Замёрзших сосен перезвон

      Разносит ветер по округе.

      Вот скоро и лесной кордон…

      Неспешно подхожу к лачуге.

      Смотрю: пустая конура,

      Окно фанерою забито,

      И дверь, трухлява и сера,

      На навесной замок закрыта.

      Не лает старый друг Руслан,

      В амбаре не мычит Пеструха.

      Всё так, как будто ураган

      Промчался, и вокруг разруха.

      Труба над крышей не дымит,

      С крыльца лежалый снег не счищен,

      Весь двор сугробами укрыт, —

      Не пахнет обжитым жилищем.

      Быть может, надо постучать

      В дверь, что немного покосилась?

      Стою, не в силах распознать,

      Что за беда здесь приключилась.

      Кричу:

      – Эй, есть тут кто живой?

      Но… ни ответа, ни привета,

      Лишь только ветерок шальной

      Гудя, разносит звуки эха.

      По кругу обошёл избу

      И весь участок вдоль забора.

      Устал, пот выступил на лбу,

      И поубавилось задора.

      Осенний вспомнил разговор:

      «Быть может, переехал в город

      И променял лесной простор?..»

      (Ох, как на шею давит ворот).

      Ударил в двери сгоряча…

      Когда б он умер – все бы знали

      И мне за рюмкой первача

      Всё непременно рассказали.

      Ну, нет – так нет. Бреду назад.

      Любуюсь елями, снегами.

      Теплеет, будет снегопад,

      И полнятся глаза слезами.

      Колодезная водица

      Из глубин живительную влагу

      Деревянной зачерпну бадьёй.

      Сам напьюсь и напою дворнягу,

      Что к колодцу прибежит со мной.

      Как сладка студёная водица

      И чиста, как поутру роса,

      Мне вовек тобою не напиться,

      Не осилить жажду до конца.

      Ни к чему «Ессентуки», «Боржоми»,

      Непривычен к «Акве» мой живот.

      В каждой клетке, в каждой хромосоме

      У меня вода родных широт.

      Запалю я самовар лучиной,

      С мятой чай покрепче заварю,

      Буду пить с медком… И с медициной

      О сединах лишь поговорю.

      Замастачу ковшик из осины,

      Прикреплю к колодцу бечевой,

      Чтоб любой, отбросив все кручины,

      Насладиться мог живой водой.

      Пусть он местный или вдруг бродяжит,

      Но, испив из скромного ковша,

      Помянёт меня и громко скажет:

      «Хороша водица, хороша!»

      Ухожу

      Треплет гривы седых облаков

      Налетевший откуда-то ветер.

      Я покинул отеческий кров,

      Двери в детство