Память – это ты. Альберт Бертран Бас

меня, словно пыталась увидеть насквозь.

      – Подожди. – Она отставила винтовку, подошла к куче вещей, покопалась немного и вернулась ко мне с гитарой в руке: – Нашла три месяца назад на южном склоне. Не знаю, можно ли на ней играть, но ты не скоро еще сможешь вставать и ходить, так что…

      Мне ничего не оставалось, кроме как взять гитару. Бедняжка выглядела совсем плохо, но ей предстояло спеть еще немало песен. Я попробовал пару аккордов, припоминая свою прошлую жизнь, которая казалась теперь такой далекой. Подняв глаза, я увидел, что Хлоя снова закуталась до бровей и прихватила винтовку.

      – Ты уходишь? – Я расстроился.

      – Мне пора, а то отец что-нибудь заподозрит.

      – Ты ничего ему не сказала?

      – Если бы сказала, тебя бы тут уже не было, а меня бы наказали. А я этого не люблю.

      Хлоя заметила мою растерянность и нетерпеливо фыркнула:

      – Он не любит людей. Особенно таких, от которых одни проблемы.

      – А если он придет сюда?

      – Никто не знает об этой пещере, потому что никто не знает, где умирает ветер. Даже он, – объявила Хлоя, поворачиваясь к выходу.

      – Когда ты вернешься?

      – Не знаю. Постараюсь завтра или послезавтра. Ты пока лежи, тебе нужен покой. И не делай глупостей, не трогай мои вещи, – пригрозила она.

      Прежде чем я успел ответить, дикарка уже покинула свое убежище.

      Я осторожно погладил гитару. Взял несколько аккордов и понял, что она расстроена. В груди словно ком встал. Что-то рвалось наружу. Оставшись один, я перестал сдерживаться и отдался чувствам. Всю ночь напролет я рыдал, как пятнадцатилетний мальчишка, каким я и был.

      Дни слагались в недели и проходили, отмеченные палочками, которые я чертил на стене пещеры, и кошмарами, еженощно напоминавшими мне о смерти матери. Потом боль и страх притупились и наступила скука.

      Я всегда был очень деятельным и с трудом выносил праздность. Хлоя заходила ко мне время от времени, но каждый раз ненадолго. Она приносила еду и питье и вскоре уходила.

      Старая гитара стала моей лучшей подругой. Она была расстроена, как вся моя прошлая жизнь, и поначалу каждый аккорд причинял мне боль. От холода и отсутствия привычки подушечки пальцев покрылись ранами, но постепенно кожа огрубела. Я играл целыми днями. Какие-то песни я припоминал, какие-то сочинял сам, но чаще брал случайные ноты, спонтанные аккорды, просто чтобы развеять тишину, не думать о том, что я остался на свете один-одинешенек.

      Спустя несколько недель я начал потихоньку передвигаться. Боль в теле почти утихла, дышалось легче. Нога была по-прежнему зажата деревяшками, но если мне удастся встать, опершись о шершавую стену, я смогу добраться до другого края пещеры. Что таит эта груда вещей? Найдутся ли в ней настоящие сокровища?

      Я добрался, хоть и не без труда, и с восторгом обнаружил, что вещей намного больше, чем я думал. Они были свалены как попало, вперемешку, без разбора. Я с беспокойством отметил солдатскую одежду и амуницию: каски, ботинки, кобуры, полные комплекты военной формы. Но тут же мое внимание привлекли сложенные чуть поодаль от основной груды штабеля книг.

      Я