Молот и крест. Крест и король. Король и император. Гарри Гаррисон

к Сигурду – ни с кем не спутаешь.

      Сигурд злобно зыркнул, но ответил сдержанно:

      – Все, что нами добыто, – выкуп, барахло и прочее – будет сложено и разделено между командами, по неизменному обычаю армии. А после обложим королевство и шайр новой данью, пусть доставят ее до конца зимы. Ясно, что они расплатятся дурным металлом. Но мы возьмем его, выплавим серебро и отчеканим заново. И вот уже его разделим так, чтобы каждый получил свою долю. Для этого нам понадобится монетный передел. – Незнакомое словосочетание породило гул. – Нужны люди, которые будут чеканить монеты, и инструменты для этого. А они в Минстере. Христианские жрецы и есть эти люди. Я этого не говорил, но говорю сейчас. Пусть работают с нами, мы должны их заставить.

      На сей раз мнения широко разошлись, от желающих выступить с сумбурной речью не было отбоя. До Шефа постепенно дошло, что Сигурд предложил нечто заманчивое людям, уставшим от бесплодного грабежа, и тем отчасти достиг своей цели. Однако было и решительное сопротивление: его оказали приверженцы Пути и те, кто просто не любил христиан и не доверял им, да те еще, кому не давал покоя ускользнувший из рук Минстер.

      Спор не утихал. Насилие на совете было делом почти неслыханным, и за него полагались крайне суровые кары. Тем не менее толпа была полностью при оружии и даже в доспехах, в шлемах и со щитами; все эти люди привыкли зачинать драки, и возможность взрыва существовала всегда. «Змеиному Глазу, – подумал Шеф, – придется как-то обуздать орду».

      В тот же миг один из воинов – это был Эгил из Сконе, который подвел башню к стене, – завладел вниманием армии и разразился яростной диатрибой о предательской сущности христиан.

      – И еще! – орал он. – Мы знаем, что христиане часто давали нам слово и ни разу его не сдержали, они же считают, что жить после смерти будут только верующие в их бога! Но я скажу вам, что еще опаснее. Они и других заставляют забыть о слове! Чтобы те подумали, будто сегодня можно сказать одно, а завтра другое, а потом признаться жрецу, получить прощение и стереть прошлое, как матка вытирает у малого дитяти дерьмо! И я говорю о вас! О вас, сыны Рагнара!

      Он повернулся к сбившимся в кучку братьям и вызывающе подступил ближе. «Отважный человек, – подумал Шеф. – И злой».

      Эгил отбросил полу плаща, чтобы показать серебряный рог Хеймдалля, блестевший поверх рубахи.

      – Так-то вы помните вашего отца, который принял смерть в орм-гарте, в этом самом городе?! Так-то вы помните, как похвалялись в Роскилле, когда встали на колоду и принесли обеты Браги? В том мире, в который мы веруем, что происходит с клятвопреступниками? Иль вы забыли?

      Из толпы его поддержал густой и торжественный голос. Шеф сообразил, что это Торвин начал читать священные стихи:

      …Вброд

      через тяжкие воды

      клятвопреступники,

      и душегубы,

      и те, кто чужих

      жен соблазняли,

      идут, и холодные

      трупы гложут

      Волк и Нидхёгг.

      Еще мне вещать? Или хватит?[30]

      – Вероломы! – крикнул Эгил и пошел на свое место, показав

30

«Прорицание вёльвы». Перев. В. Тихомирова.