Молот и крест. Крест и король. Король и император. Гарри Гаррисон

и дышала весенней свежестью, повсюду распускались листья, а луг исправно восходил к залитому солнцем нагорью. Внезапно стало темно. Перед ним возник столп, сотканный из непроглядной мглы. Он знал, что бывал там раньше. Но прежде находился внутри столпа или на столпе, откуда смотрел вовне; он не хотел вновь увидеть то, что ему открылось: измученное и скорбное лицо короля Эдмунда, сжимавшего в руке свой хребет. Если влететь осторожно, не озираясь по сторонам и не оглядываясь назад, то, может быть, на сей раз он не увидит мученика.

      Странствующая душа медленно, опасливо приникла к колоссальному черному стволу. Ему уже было известно, что там приколочен человек с торчащим из глаза гвоздем. Он пристально заглянул в лицо – не его ли собственное?

      Нет, не его. Невредимый глаз был закрыт. Казалось, распятый ничуть не заинтересовался появлением пришельца.

      Над распятым парили две черные птицы с черными клювами: во́роны. Они обратили к пришельцу яркие глаза и с любопытством склонили головы. Крылья еле заметно подрагивали, без всяких усилий поддерживая воронов на лету. На столпе висел Один, или Вотан, и вороны были его неизменными спутниками.

      Как же их звали? Это было важно. Он где-то слышал их имена, звучавшие по-норвежски… вот так: Хугин и Мунин. По-английски – Hyge и Myne. Хугин – Hyge – «Ум». Это была не та птица, которую он хотел расспросить.

      Один из воронов, как будто получив разрешение, слетел вниз и сел хозяину на плечо.

      Мунин, или Myne, означает «память». Вот что ему нужно. Но за память придется заплатить. Насколько он успел понять, среди богов у него был покровитель, но вовсе не Один, что бы ни думал Торвин. Значит, придется расплачиваться. Он догадывался, какова цена. И снова вне всякой связи на память пришли стихи, опять на английском. В них говорилось о висельнике, который раскачивался со скрипом, приманивая птиц, не в силах шевельнуть рукой, чтобы защититься, а черные во́роны тем временем прибыли…

      …За его глазами. За одним глазом. Внезапно птица оказалась рядом – так близко, что закрыла собою все, и черный клюв, подобный стреле, замер в дюйме от его ока. Впрочем, не от здорового. От увечного. Того, которое он уже потерял. Но это было воспоминание из той поры, когда глаз еще находился в глазнице. Руки повисли плетьми, не пошевелить. Это Торвин его держал. Нет, сейчас он физически мог защищаться, но не имел права. И не собирался.

      Птица поняла, что он не шелохнется. С победным криком она устремилась вперед и вонзила клюв, как пику, в глазное яблоко и глубже, в самый мозг. Едва его прошила раскаленная молния, на память пришли слова обреченного короля:

      Где в ивах брод и деревянный мост,

      Над кораблями – королей погост.

      На страже спят они глубин.

      Четыре пальца чуть торчат из-под земли.

      Могила с севера, и Вуффа, отпрыск Веххи,

      Там упокоился навеки.

      Хранит он клад. Отважный да найдет…

      Он исполнил свой долг. Птица оставила его в покое. Он моментально сорвался со ствола и полетел,