Кола. Борис Поляков

в блюдце, обратился к Никите. – Я буду доплатить ученье.

      Никита смотрел на стакан, на Сулля, на Афанасия, о чем-то думал. Сулль ждал.

      – Я давеча мимо старой ямы шел, – сказал Никита, – разрыта, смотрю. Ты, Афанасий, не оттуда ли уголь берешь?

      Афанасий метнул взгляд на Сулля, усмехнулся, со скрытым вызовом ответил:

      – Оттуда.

      – Разве им хорошо нагреешь? – мягко и укоризненно сказал Никита. – Измотаешь парня. И железо попортишь.

      Сулль свои впечатления от виденного в кузне оставил при себе, смолчал. Афанасий смеялся.

      – Оно, конешно, дымновато немного. Да я сильно-то нагревать не стараюсь.

      – Никита, – спросила Анна Васильевна, – ты сказывал – когда на Рыбачий Нюшка ходила, то какого-то ссыльного за ухо таскала на шхуне Кузьмы Платоныча?

      – Его! – опять хохотнул Афанасий.

      – Эх, проказница! – повернулась она к Нюшке. – А как, не ровен час, пырнет ножом? Арестант ведь…

      – Так уж и пырнул…

      Нюшка улыбнулась, открыв верхний ряд зубов. Улыбка получилась озорной и доброй.

      Сулль сказал:

      – Это не можно.

      – Что, батюшко, не можно? – не поняла Анна Васильевна.

      – Не можно тот ссыльный таскать за ухо. Их два, – пояснил Сулль и показал пальцы. – Большой не можно. Малый, пожалуй, можно. Малый работает на берег. Большой, белый, работает в кузня…

      Нюшка склонила голову набок, спросила у Афанасия:

      – Уж не тот ли в кузне, что в кабаке руку тебе помял?

      От Нюшкиного вопроса потянуло холодным ветерком. Сулль наблюдал с интересом. За Афанасия ответил Никита.

      – Тот, – сказал он. В голосе были осуждение и недовольство.

      В глазах у Нюшки мелькнули от свечей блики. С ласкательной иронией она сказала:

      – Хорошо ты, дядя, удумал мстить: и уголь берешь дымный, и железо недогреваешь. Глядишь, и за кабак рассчитаешься.

      Нет, эта девушка с тупым славянским носом положительно нравится Суллю. Нравятся это чистое лицо и насмешливое строение губ: даже лютуя, они продолжают улыбаться. Сулль разглядывает ее. Занозистый норов. Много в ней сил. Хорошая будет мать, хорошие дети.

      – Ничего, поскромня будет.

      Смех Афанасия получился натянутый. Наступило молчание. Остывая, тоненько попискивал самовар.

      – Да, – прервал молчание Никита, – негоже получается. Что люди про нас подумают?

      Анна Васильевна смотрела на Афанасия строго:

      – Эх, негодник ты какой! Вот не дотянусь, нарвала бы уши. Срам да поношение какое! Удумал ты…

      Сулль поглаживает рыжие бакенбарды, переходящие в короткую бороду, тщательно бритую верхнюю губу. Ему не в диковину, что колянки держатся независимо. Он давно привык к этому. Все идет хорошо, отмечает он про себя, об Андрее-ссыльном договорились. Но неприятностей в этом доме он не желает. Все хорошо в меру, не больше.

      Его планы не должны срываться по чьей-то прихоти. Он должен направлять их. И Сулль придает голосу мягкую задушевность.

      – Это не есть таить зло, месть. Ссыльный через неделю-две