Склейки. Наталья Лебедева

он слегка завидует Малышевской должности, тому, что она была маленьким, но более высоким, чем Эдик, начальством. Ему, конечно, тоже хотелось получить приставку "главный".

      – Нет, почему с Эдиком? С Виталем.

      Я молчу. Что я могу сказать? Я никогда не вижу таких вещей и всегда неприятно им удивляюсь.

      – Как они могли узнать? – спрашиваю я чуть погодя.

      – Как, как! – отмахивается Данка. – Стояли, курили, разговаривали: вот и договорились. Случайно, как еще? Никто из них, наверное, и подумать не мог. А Виталь Малышевой днем еще и денег не дал. Она мне жаловалась – чуть не плакала.

      – Денег? На что?

      – Она хотела ехать за границу на Новый год, ей не хватало, как всегда… Обычно он давал, а тут… Наверное, собирался ее бросить…

      – Как это грустно.

      Дима сегодня эфирит9, нет никаких сил его дожидаться.

      – Я пошла, пока! – на секунду мое лицо появляется в ярко освещенной студии, где пристегнутая к петличке Малышева уже расправила сутулые плечи, ожидая, когда включится камера. Дима кивает, машет мне рукой и склоняется к видоискателю, проверяя, хорошо ли выстроен кадр.

      Иду по темному коридору: нет привычного гула голосов, легкого шума, который возникает от одного только молчаливого присутствия многих людей; через прикрытую балконную дверь льется в офис ночная тишина, и только в спину мне – свист новостийной заставки. Она не нарушает тишины, она – отдельно, в том ярком мире, к которому я не имею отношения. Я словно рыба: рожаю сюжет, как икринку, и наплевать, что будет с ним дальше, и как он проживет свою жизнь там, на экране, на мониторах в ярко освещенной студии. Так не должно быть, мне не должно быть все равно, но так есть: маленький телеканал – конвейер, поток, бесконечный нерест… Рыба сошла бы с ума от любви к миллиону икринок.

      Данка выходит из кабинета, бросает на плечо ремень своей сумки.

      – Домой?

      Киваю.

      – В центр?

      Киваю снова.

      – Ну пошли.

      Мы редко совпадаем: всегда уходим в разное время, но когда все-таки идем домой вместе, мне неловко. Не знаю, о чем с ней говорить.

      На лестнице шепчу, опасаясь, что секрет сбежит в другие кабинеты:

      – Дана, ты думаешь, что синяк и правда – Малышева? Разве может такое быть?

      Данка решительна и деловита как всегда:

      – Сейчас узнаем, – говорит она и заглядывает в окошечко охранника: он сидит в крохотной комнатенке под лестницей и через два окошка – вперед и вправо, к ступенькам – следит за входящими. – Пока-пока!…

      – А-а! Красавица! – пожилой дядька-охранник расплывается в довольной улыбке и совсем не смотрит на меня. – Устала?

      – Да-а… – жалобно тянет Данка – О-очень…

      – Ну, а что еще скажешь? – дядьке скучно, ему все равно, о чем болтать.

      – А правда, – спрашивает Данка, – что в позапрошлый четверг тут драка была?

      – Когда? В позапрошлый? Это когда вашего этого – того?

      – Ага.

      – Драка?

      – Ага.

      – А во сколько?

      – Вечером,

9

      Эфирит – работает на программе, которая идет в прямом эфире (жаргон).