Время любить. Лиз Бехмоарас

продукты обложат пошлиной, и они сразу подорожают, – сказала Броня возмущенно, словно речь шла об оскорблении, нанесенном ей лично.

      – Да, – кивнул Ференц, – и не сомневайтесь, сразу же следом введут продовольственные карточки!

      И, пока столь тяжелые дни не наступили, он под одобрительным взглядом Брони положил в рот последний кусок пирога.

      – Еще чаю?

      – Большое спасибо! С вашего позволения, я откланяюсь! Уже довольно поздно.

      Броня глубоко вздохнула:

      – На здоровье! Только мы зажили спокойно, как сейчас снова все с ног на голову встанет. А ведь мы думали, что беды наши давно позади! Когда переехали из Одессы в Стамбул, в кармане ни куруша не было.

      Эмма и Фрида вновь переглянулись. Они хорошо знали продолжение.

      – Я на морозе и ледяном ветру стирала пеленки. Руки у меня покраснели, с них потом слезала кожа, а пальцы опухли.

      Броня продемонстрировала гостю руки с чуть искривленными пальцами с опухшими суставами, но довольно ухоженные – и продолжила:

      – Мы голодали! А Фрида была такой худенькой! Ножки и ручки как спички! Она все время хотела есть и постоянно болела. В одной гостинице, где мы жили, нам встретился врач. Он лечил нас бесплатно, потому что мы были из России. Откуда бы у нас взялись деньги на доктора? Однажды он сказал мне: «Каждый день давайте дочери столовую ложку рыбьего жира!» И мне приходилось этот самый рыбий жир воровать у соседей, чтобы моя доченька вконец не исхудала, не заболела, не умерла! Да, кухня там была общей, поэтому я могла красть! Не один и не два раза, а три или четыре раза отливала я из большой соседской бутылки. Сейчас как вспомню – сразу стыдно делается!»

      Это были главные воспоминания о младенчестве Фриды, которые ей постоянно пересказывали: стирка на морозе, измученные руки, жалостливый врач и украденный у соседей рыбий жир.

      – По ночам, – продолжала Броня, – я обливалась горючими слезами, но днем мои близкие всегда видели только мою улыбку.

      Май 1924, Юксек-калдырым

      Эмма держала Фриду за руки и вальсировала, но той было трудно поспевать за сестрой, хоть она и старалась как можно быстрее перебирать маленькими ножками и даже подпевать ей, повторяя непонятные слова песни: «Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка, тум-бала, тум-бала, тум-балалайка…»

      Но тут Эмма закружилась так быстро, что Фрида упала на покрытый циновкой пол, ударилась и заплакала.

      – Ой-вей изт мир![25] Фридушка, ты ушиблась? – Броня влетела в комнату, словно молния. – Ах, деточка моя! Смотри, что я дам тебе, не плачь, моя дорогая. Все уже прошло.

      Мать наклонилась, подняла девочку, а затем сердито сказала Эмме:

      – Я предупреждала тебя, не вздумай кружить сестру как сумасшедшая! Кто так играет?

      – Ну мама! Нам так весело было! Ты разве не слышала? Она смеялась громче меня.

      – Ну и что! Она еще очень маленькая! Одна кожа да кости.

      Фрида тем временем утерла нос рукой и, догадавшись, что

25

Причитание, смысл которого можно перевести как «Ой, горе мне!» (идиш).