Неверный муж моей подруги. Ашира Хаан

тебе понравилась больше.

      Мне не было обидно…

      Почти.

      Только чуть-чуть досады – ведь хотелось, чтобы в меня влюблялись все, все, все мужчины.

      – Да. С ней было намного легче. С тобой вечно были какие-то неловкость и напряжение. Поэтому я не любил сталкиваться с тобой, когда вы с Полиной встречались.

      – Я была той самой подругой, которую не любит муж, потому что она плохо влияет на жену?

      – Почти. Ты никак не влияла. Полина очень сильный человек. Но без твоего присутствия было спокойнее. Ты меня раздражала.

      Я едва заметно усмехаюсь. В полутьме Герман может и не видит выражение моего лица, но все же что-то улавливает. Проводит ладонями по голым плечам, склоняется, касаясь губами гладкой кожи. Его горячие губы обжигают, а его аромат – розмарина, мшистых камней на берегу северного моря и горьких воспоминаний – окутывает туманом, заставляя дрожать.

      Но не от холода, царящего в этом темном кабинете.

      От странного, уникального чувства, для которого в русском языке даже слова-то нет. Это смесь восхищения со страхом и удивлением – как такой потрясающий, чужой до чуждости, ослепительный человек согласен быть со мной? Радоваться моему присутствию. Прикасаться ко мне.

      Любить меня.

      Однажды бывший мой одноклассник после шатаний по университетам, где он менял химический факультет на физмат, а его – на аграрный институт, осевший наконец в семинарии, объяснял мне фразу из Библии: «Жена да убоится мужа своего».

      – Это не про то, что он должен пугать жену, а она не поднимать на него глаз, чтобы не разозлить. Ты что! Это же полностью противоречит тому, что написано в той же фразе чуть раньше – что муж должен любить жену, как самого себя. Нет, здесь глагол «убоится» идет от греческого «phobitai», имеющего несколько оттенков смысла. Имеется в виду так называемый «священный ужас», благоговение. Это ближе к восторгу и восхищению, чем страху.

      – Но ведь толкуют чаще всего…

      – А ты не смотри, как другие толкуют. Им за себя самим отвечать. А тебе – за себя.

      Вот что-то подобное я испытываю в присутствии Германа.

      Благоговение.

      И безмерное удивление, когда он соглашается снизойти до меня.

      Но это лишь в первые секунды, когда он первый раз после разлуки прикасается губами ко мне. Поднимает голову, глядя с таким же удивленным восхищением, что я чувствую в себе, и я понимаю, что мои чувства отражаются в нем.

      А потом первую дрожь смывает прибой более сильных чувств, и мы оба проваливаемся в пустоту, в глубокий транс, в другой мир.

      Но сейчас падение прерывается негромким жужжанием.

      Лежащий на столе телефон Германа, как всегда, поставленный на беззвучный режим, вибрирует, и на экране загорается вызов от контакта «Жена».

      Мы замираем и смотрим на него. Корпус телефона бьется о твердое дерево стола, он проползает несколько миллиметров и наконец затихает. Но уже через несколько секунд начинает вибрировать снова.

      Я помню, как это случилось в первый раз. Звонок Полины в тот момент, когда мы были вместе.

      Мы