Десятая невеста. Анна Корвин

этих путей было видимо-невидимо.

      Я огляделась. Вокруг стеной стоял лес.

      – И где они?

      – Возвращайся на большак до Вареника, – сказал мужик. – Там до Горюновой Пасеки где-то с полчаса, затем по мосту через Гнилушку и до хутора Большого. Он, правда, сгорел. От него через лес мимо ворожейкиной хаты, там увидишь большую скалу, за ней…

      – А покороче? – перебила я. – Мне надо на Вессирский путь.

      Мужик почесал в затылке.

      – Тогда туда, – и ткнул рукой куда-то влево. – Не пропусти поворот только у засохшего дуба.

      Я вытянула шею. Действительно, прежде я не разглядела, но вскоре за тем местом, где я оставила телегу, дорога раздваивалась: один путь вел сюда, к мосту, другой – вглубь леса.

      – Почему этот тогда молчит? – указала я на колобка, который сидел на тропинке с таким видом, будто он вообще не при делах.

      – Это путеводный что ль у тебя? – мужик прищурился. – А не знаю я, чего молчит. Ты с ним тут такая не первая. Лучше б своим умом соображали, чем приблудам доверять.

      Ответить на это было нечего. Я забрала колобка и направилась к телеге.

      – Ты только, это, – сказал мне вслед мужик, – осторожнее. Там…

      – Без тебя разберусь, – огрызнулась я.

      Легонько хлестнула сивку и была такова.

      Птички пели, листочки шелестели, солнышко блестело – лес продолжал делать вид, будто он самый безобидный лес в мире, и я понемногу успокоилась. Подумаешь, немного сверну с дороги – по моим расчетам, я должна была даже срезать путь и выехать на Вессирский путь немного раньше. Так, глядишь, я до Варенца доберусь прежде времени и еще город успею посмотреть. Говорят, люди там ничего не делают, кроме как пьют вино, поют песни и катаются на чудных лодках. Вот бы поглядеть на такое место, где народ вообще не работает. А если бы у нас люди работать перестали и только знай себе пели и пили, что тогда? Я ударилась в размышления, попытавшись вообразить себе такое диво. Поля порастут сорняком, осколковские парни найдут себе наконец девок (потом, правда, тут же растеряют), зерно нам придется покупать в Чужедолье (а оно там хорошее вообще?), опять же, полотно тоже будем закупать, а шить кто тогда будет? Нет, если…

      – Кошелек или жизнь!

      Я вздрогнула. Сивку держал под уздцы дюжий бородач в черном, а вокруг еще с десяток натянули луки. Я поразмыслила. На мне была кольчужка, топорик за поясом, драться я училась. Но, во-первых, одно дело учиться, а другое дело живому человеку череп размозжить. Кровищи ведь будет, противно. Во-вторых, я тут одна, а их вон столько. С одним я, может, и справилась бы, но больше чем с десятью…

      – Жизнь, – сказала я, и кошелек у меня тут же отобрали. Равно как и топорик, и кольчужку, и колобка, и телегу со всем добром. Меня же запихнули в клетку, где хранилась груда арбузов, и сообщили, что продадут в рабство в Зель-Хаттун. Там, сказал вожак разбойников, ценятся белолесские невольницы.

      – А вам откуда знать, что я из Белолесья? – вцепившись в прутья, крикнула я.

      – По одежде, милая. По покрою рубахи, по вышивке, – молвил сладкий голосок, и, обернувшись, я поняла, что в клетке не арбуз,