Я проснулся, и он уже был. Олеся Литвинова

к арке, от парковки к площадке, опустив головы в землю, двигаясь неверно, странно, будто пьяные. Серёжа смотрел на них, а они всё рыскали и рыскали, пока, наконец, один из них не устремил взгляд прямо на него и не остановился. Окликнул приятеля – и они улыбнулись Серёже и приложили пальцы к губам: тихо, мол.

      2

      Наутро его стуком в дверь разбудил хозяин. Не дождавшись, пока ему откроют, он прошёл в комнату прямо в обуви.

      – Твоё окно, товарищ? Чего одетый, холодно? Здравствуй.

      Серёжа поздоровался и посторонился. Хозяин заложил руки в карманы, подошёл к столу и с сокрушённым видом прикоснулся к разбитому окну. Это был невысокий, ладно сложенный человек, который невозмутимо и тепло двигался к своим пятидесяти. Серёжа начал рассказывать ему, как нашёл стол, стараясь подчеркнуть, что его вины здесь очень мало или даже нет совсем. Чем естественнее он пытался звучать, тем больше переживал и спотыкался, и в конце концов понял, что его не слушают, когда хозяин воскликнул:

      – Вот жалко, что не телек! Не холодильник! Стол какой-то.

      Серёже захотелось кричать: «Какой телек? Вы что, не понимаете, что он отравляет мне жизнь?», но он согласился, что это неудобно: фирменной вещью ещё можно было бы искупить всё безобразие. Серёжа спросил, видел ли хозяин толпу.

      – Да, видел. Испугался, не дай бог выпал кто-то. Думаю, если кто из моих гостей – мне проще следом сброситься, чем со всем этим разбираться, – сказал хозяин. Лицо его ничего не выражало. – Какая-то дёрганая барышня снаружи всё пытается всех убедить, что стол торчит со вчера. Это так?

      Серёжа ещё раз всё рассказал.

      – Хорошо, что я сегодня вернулся. Не замёрз ты? Кофты есть?

      Они были.

      – С бабкиной смерти – сколько? Девять дней уж прошло?

      Двенадцатый пошёл, ответил Серёжа. Когда он уезжал в Дымск на похороны, хозяин перехватил его в коридоре с набитым рюкзаком и опухшим лицом – пришлось обо всём рассказать. Серёжа чувствовал, как из его рта вылетают жёлтые слова, не равные огню внутри, тупые, кроющие, прячущие. Не обдуманное толком, его горе было так огромно, что даже не выглянуло в коридорчик гостевого дома, плеснуло хвостом и оставило капли: Серёжины смешки над эдакой «семейной незадачей».

      – Как же жалко, что не телек, я бы продал с удовольствием. Представляешь, телек на халяву кто-то кинул? А так с окном получится один убыток…

      Серёжа спросил, можно ли убрать стол, и хозяин со скромной улыбкой на него посмотрел:

      – Так ты или не ты, Сергей, его втащил? – И тотчас залепетал, глядя на его лицо: – Ладно, что ты: просто спросил. Презумпция невиновности! Отпечатки снимем, камеры посмотрим, вычислим придурка, разберёмся! Не переживай. По глазам вижу, что ты меня ждал, а если б ты окно разбил, ты бы – фьють! Ищи ветра в поле! Ведь я правду говорю?

      Серёжа ответил, что правду, и, покачнувшись, чуть не бросился к этому человеку, который столько делал для него