Слишком поздно для «прости». Ольга Емельянова

лишенная равновесия музыка напоминала Сандре о возрасте, открывала в ней жажду покоя, оскорбительную для женщины с магмой Везувия в венах. Пришлось договариваться с собой, что всему виной – джаз, чудовищный и чуждый любому, кто ценит гармонию. Жаль, внутреннему монологу не суждено было дойти до финала – мягкий, с хрипотцой баритон раздался в этом вечере так тихо, как обрывается жизнь.

      – Сандра… – не было необходимости оборачиваться или опускать взгляд на усталые морщинистые пальцы на своём плече – о присутствии Фрэнка Конте она с детства узнавала по трём нотам внутренней дрожи. Нет, это была не дрожь страха, богобоязненного и преклоненного – знакомого в этом городе каждому, кто хоть раз сталкивался с великой стороной этого ужасного человека; частота пульсации Сандры относилась к куда более древним, первобытным инстинктам, зовущим её тёмное начало.

      – Фрэнк… – мягкий, словно потерянный в гуле голосов выдох. Он захохотал сущим демоном и, поцеловав руку Сандры, по-хозяйски устроился на свободном кресле.

      – Покажи мне его! – как всегда импульсом, как всегда страстно. Фрэнк тычет указательным пальцем в оркестр, распахивая очаровательную улыбку во имя собеседницы, – Покажи того, кому удалось затащить сюда саму Сандру Марино!

      – Его несложно узнать, самый молодой и красивый – я не привыкла изменять своим вкусам.

      – Мне стоило догадаться… Как ему оркестровая жизнь? Банди не обижает?

      – Что ты, посмотри, как он счастлив! Фрэнки… – начала было Сандра, но он знал эти нотки, и потому успел поставить запятую в её голосе, беспечно отмахнувшись, – Глупости. Я ничего не сделал. Лучше расскажи мне, с каких пор мой Consigliere возится с калеками? Этот индюшонок не похож на итальянца, которому вдруг потребовались приют и документы…

      Невинный, казалось бы, вопрос таил в себе острые иглы внимания человека чужого, препарирующего собеседника любопытства ради. Сандра знала, что сказались вовсе не последние годы, виновата одна-единственная ночь, ночь предательства, перетасовавшая крапленые карты так, как они того заслуживали.

      – Эти сиротки – теперь моя семья, Фрэнки…

      – Но у тебя есть Семья, – он наклонился к ней, и мнимая беспечность в темных старческих глазах уступила место тому, кем и был Фрэнк Конте на самом деле – опаснейшему человеку, наделенному большей властью, чем все политики штата Нью-Йорк вместе взятые. Именно эта власть и была завязана удавкой на его шее, именно она обещала раздавить Фрэнка в громадных каменных пальцах, если тот не зальёт вечно сухой алтарь своей жестокой богини полноводными реками крови Марино. Но вместо этого точно спятивший Конте демонстрировал судьбе свой средний палец, – Я повторю то, что сказал три года назад: для вас с Джованни в Семье всегда будет место …

      Из уст Capodi tutti capi это звучало прощением всех грехов, истинной индульгенцией, недопустимой для семьи изменника. О, Сандра могла поклясться, что соратники готовы были с мясом выдирать из Фрэнка это его право быть защитником.

      – Скажи,