Слишком поздно для «прости». Ольга Емельянова

из салона в полчаса восьмого? Угадала?

      – Всё ещё хуже. Я даже забыл, для чего мне нужно совершить такое преступление. Мы идём грабить банк и надо успеть до закрытия?

      – Мы идём покупать тебе плащ – тёмно-кофейный с лацканами; а если успеем, забежим к Монике, выберешь цвет ткани для штор…

      – Опять штор?

      – Те были летние, теперь будем смотреть шторы на зиму. Мне показалось, тебе больше понравится синий цвет, поэтому попросила оставить два оттенка…

      Плетение голоса Роуз было мелко кружевным, успокаивающим – в такое звучание хочется кутаться как в плед, и млеть вдали от суетного мира с его углами и масштабами. «Моя тихая гавань», как называл её Джованни, снова мастерски погружала в спокойную негу, вот только тонкую нитку грусти, торчащую из интонаций, спрятать не смогла. Марино остановился, внимательно разглядывая тень от пушистых ресниц на скулах Роуз.

      – Кто расстроил тебя, девочка? – конечно, она сбилась, растерялась, пустилась взглядом по дощатому полу в тёмном лаке, по выбеленным стенам коридора, и, наконец, выдохнула словами куда-то в металлическую сетку лифтовой шахты.

      – Я забегала к отцу сегодня.

      – Понятно. И в чём же старик обвинил тебя сегодня? Прокисшее молоко на пороге? Нашествие голубей у парадной лестницы? Дождь?

      – Почти. Джо, я тебе не говорила, но он… Он слишком часто играет в «Бридж» со своими болтливыми соседями. Только и знают, что сплетничать. Где-то услышали о флэпперах, и теперь он не даёт мне покоя своими нравоучениями. «Целомудрие и основополагающие ценности». Представить не могу, что он сделает, если узнает, что я хочу жить с мужчиной, не обручившись… Ты только не подумай…

      – Так давай поженимся? – Джованни нахмурился, искренне не понимая, в чём суть проблемы.

      – Ты серьёзно?

      – Почему нет?

      – Потому что ты уже был женат. И, судя по сравнению с адом на земле, тебе не очень понравилось. А ещё ты говорил, что отвоевался, и больше не собираешься… – она упорно продолжала прятать глаза, и всё водила кончиком пальца по мятой поверхности прижатого к груди свёртка, будто рисуя невидимые руны защиты от неудобных тем.

      – Так с тобой-то мы не воюем, – Джованни улыбнулся, подхватывая согнутым указательным низ подбородка Роуз, чтобы, наконец, перевести её личико в позицию наиболее удобного обзора своих глаз. Как и ожидалось, девушка послушно поддалась. Всё в ней было гуттаперчевым, эластичным, готовым принять нужную форму по первому его желанию. Но, что страшнее, что губительнее всего, так это жажда Роуз предугадывать то самое желание. Живая глина в руках, она умела прогибаться под подушечкой пальца за миг до касания, только в этой секунде и осязая своё предназначение. Эта жертвенность требовала принимать её всю, без остатка. Иначе она не отдастся: не умеет и, что хуже, не хочет учиться. Конечно, можно сопротивляться, бежать тягучей силы, но, черт возьми, как же сладко быть убаюканным в нежных ладонях, в безропотном штиле хрупкого шёпота,