Самый приметный убийца. Валерий Шарапов

оправдался: надувшись лягушкой, Приходько с деланой независимостью, вразвалочку подошел, встал возле Маслова.

      – Вот стул, Саша. Садись и сними-ка ботиночки.

      – Это зачем еще? – немедленно вскинулся он.

      – А что такого? Боишься, что шнурки обратно не завяжешь?

      Тут не сдержалась, прыснула Светка. Оля знала страшную тайну: Санька до сих пор путается в пальцах, обувку ему сестра завязывает, но это – под строжайшим секретом.

      И снова – в яблочко. Санька, свирепо сопя, уселся и стянул сперва один, потом второй ботинок. По комнате распространился терпкий запашок грязных портянок.

      – Обувайся, начальник штаба Приходько. А ты, начальник штаба Маслов, не откажешься рассказать товарищам, что у тебя в карманах?

      – Права не имеете, – чуть побледнев, заявил тот.

      – А ты чего боишься, что скрываешь? – вежливо удивилась Ольга. – Мы же не обыскивать тебя собираемся. Ты сам, как сознательный вожак, пионер, в порядке советской дисциплины, просто покажи, что у тебя в карманах.

      Маслов, демонстративно пожав плечами, подошел к ее столу и принялся опустошать карманы. Заскорузлый платок, бечевка, грузило, какая-то бумажка… шлеп! На пол выскользнула початая пачка папирос.

      – О, цигарки чьи-то.

      – Подними, – негромко распорядилась Ольга.

      – Что? – как ни в чем не бывало спросил Маслов.

      – Подними.

      – Да не мои это.

      – Не смей врать.

      Маслов, снова дернув плечами, теперь оскорбленно, повиновался.

      В пионерской стало тихо-претихо.

      Оля, прищурившись, переводила взгляд с одного лица на другое. Кто-то сразу прятал глаза, кто-то смотрел со святым недоумением – что за муха ее укусила?

      – Скажите мне, товарищи, – начала она, – что я вижу перед собой?

      Глянула на Маслова и Приходько: они уже совершенно пришли в себя, стояли в вольготных позах, осев на одну ногу, делая вид, что все происходящее их не касается и что ждут они не дождутся, когда все, наконец, закончится.

      Оля, глубоко вздохнув, продолжала:

      – Что за отбросы? Что за чурки в галстуках? Вы над кем смеетесь, скалите зубки свои плохо чищенные? А, Маслов?

      – Что сразу Маслов? – вскинулся тот, но Оля жестом приказала: захлопни рот.

      – А знаете ли вы, что вас уже нет? Померли вы уже, разлагаетесь и воняете, слышишь, Маслов? Слышишь, Приходько? Говорить что угодно можно, но все – все! – видели, как несет от вас, ленью и гадостью.

      – Чего сразу «несет»! – взвился теперь уже Санька, а Оля, отвернувшись, продолжала:

      – Вы иуды, понятно? Даже хуже! Вы клятву давали, и вы ее не исполнили. Это у нас-то только видимость, шагистика, а, Маслов? А почему? Да потому, что на большее ты не годен. Только на мыло. И ты, Приходько. Это ты – сплошная видимость, бревно, на бревне – тряпка.

      Санька инстинктивно вцепился в галстук.

      – Тряпка. Пионер – это факел, галстук – огонь! Галстук – это только тогда галстук, когда носящий его живет, как ленинец, дышит, как ленинец. А если вам все до лампочки, зачем вы его носите?

      Иванова