Самый приметный убийца. Валерий Шарапов

вам четкая расстановка! И только попробуйте не привнести в жизнь отрядов боевой дух!»

      На удивление, первое время так и получилось.

      Ребята, а тем более девчонки, облеченные доверием и какой-никакой властью, демонстрировали редкую активность. Общими усилиями привели в порядок пионерскую комнату, которая до того имела вид невеселый: колченогие стулья, облупленный стол, на окошке – покойник-фикус и барабан без палочек. Украсили стены лозунгами, плакатами, повесили доску объявлений, запустили даже «боевой листок».

      Неопытная Оля преждевременно воспряла духом. А как же, все шло как по писаному: собирались штабы дружины, серьезно, по-взрослому, обсуждали газеты, хмуря брови анализировали обстановку в мире. Вдумчиво, неформально подбирали строевые песни, без труда соглашались и организовывались на строевые походы по улице под барабан.

      Беда заключалась в том, что в какой-то момент Оля утратила бдительность. Или не совсем правильно поняла мысль о том, что старший вожатый – не нянька. Она вдруг вообразила, что лица, облеченные властью, вполне созрели для самостоятельности и способны сами что-нибудь предложить. Ну хотя бы на уровне отрядов, звеньев… надо же своим умом когда-то начинать. И потом, все они там друзья-подружки, поймут, что им сто́ит.

      Вот пусть вожаки обдумают, предложат, а то на все готовенькое!

      И вот именно тут получилось точь-в-точь как на плавуне озерном: делаешь широкий гордый шаг на ровненькую распрекрасную зеленую лужайку, а под ногой пустота и не на что опереться.

      Тупые оказались вожаки, в пустых их тыковках не было ничего, никаких своих идей. И, что самое противное, не желали они отвечать ни за кого, кроме себя! Когда же их начинали принуждать к самостоятельному думанью и требовали инициативы, то все они – от мелкой Ивановой до тринадцатилетнего Маслова – прибегали к взрослому, бесспорному саботажу. Уличенные в этом грехе, скандалили, огрызались и замыкались в гордом молчании.

      Характер у Оли присутствовал, упорства было – не занимать. И все-таки совершенно очевидно было, что она на грани отчаянья.

      Она и сама это признавала, пусть даже и по секрету:

      – Я понимаю, о чем ты думаешь!

      – Серьезно? – удивился Колька, который вообще ни о чем не думал.

      – Да, – заверила Оля, – что на Лидию можно было плевать, она постоянно чепуху несла.

      – Ах, это… да-да.

      – …да. Но ведь она все-таки старшая, пусть и дура набитая, и по-своему пыталась решать воспитательные задачи. Нельзя же так откровенно плевать на взрослых!

      Тут Колька не удержался:

      – И что, взрослые правы уже в силу того, что они – взрослые?

      Оля твердо заявила, что в данном случае именно поэтому:

      – …и потому еще, что это не просто взрослый, а пионервожатая, лицо с доверием государства. Ясно?

      «Мощно развернула, впечатляет», – признал Колька и счел за благо не настаивать.

      В отличие от него самого, Оля субординацию понимала хорошо, пусть и по-своему. Сама же порой Лидию изводила…