Непристойное предложение. Александр Яковлевич Черняк

Повернулась и пошла в сторону выхода на перрон. У меня осталось ощущение, что она сильно нервничает.

      – Даш, я позвоню! – кричу ей в спину. Даша чуть поднимает одну руку – хорошо.

      Я медленно направляюсь к выходу из аэровокзала, чтобы идти на остановку автобусов. Даша – старший бортпроводник и отвечает за всё, что происходит в салоне воздушного судна, как в воздухе, так и на земле.

      На улице перед входом в аэровокзал стоят курильщики. Прохожу мимо людей с сигаретами в руках, запах которых всегда напоминает мне горящую помойку. Они располагаются всегда в зоне стоящих по углам входа в здание урн для мусора. Сам я не курю и прохожу эту зону аэровокзала, мягко говоря, без удовольствия. Вдруг в голове как будто включается тормоз. Я резко останавливаюсь. Ощущаю, как сильно я хочу чашечку хорошего кофе. Вернусь-ка я в аэропорт и на втором этаже у тёти Зары попрошу сделать мне чёрный кофе по-турецки – в турке «на песке». Возвращаюсь в здание, поднимаюсь на второй этаж, подхожу к кафе и уже издали вижу, что около прилавка посетителей нет. Очень хорошо! Знакомая всем ростовским авиаторам добрая женщина тётя Зара на месте. Говорю ей по-армянски: «Барефцес! Вонцес, азиз джан?» После того как я поздоровался и спросил, как всегда принято у армян, как дела, услышал в ответ: «Лавэ, ахпер джан!» Далее, чередуя армянские слова с русскими, продолжаю: «Тётя Зара, кофе чёрный хочу, как Вы делаете. Михад чашка узум. Пох унем». Это я сказал, что хочу одну чашку и что деньги у меня есть. Дальше мы с тётей Зарой смеёмся, ей приятно, когда с ней говорят даже на таком русско-армянском языке. Сажусь за свободный столик поближе к прилавку. А вот и мой кофе! Тётя Зара приносит на маленьком подносике мою чашку. Запах у кофе – отпад! Говорю: «Шнуракалютюн, Зара Вартресовна!» – и сразу расплачиваюсь. В ответ слышу: «На здоровье!» Пью кофе, смотрю на поле – вон садится ТУ-154, знаю по времени – рейс из Петропавловска-Камчатского. Думаю о нашем воздушном судне – скоро регламентные работы и мне придётся попахать. С сожалением констатирую, что кофе закончился. Переворачиваю чашку в маленькое блюдечко, как положено, от себя. Через минуту можно гадать на кофейной гуще, как умеют женщины в Армении. Но здесь гадать некому, а тётю Зару не могу просить об этом – она работает с нахлынувшими в кафе авиапассажирами. Два года в армии у меня прошли, если не считать учебку, в погранотряде на границе Армении и Ирана. Отсюда и небольшое знание армянского языка.

      С кофе покончено, но что-то меня удерживает в аэропорту. В груди нарастает беспокойство. Почти «на автомате» открываю молнию на сумке, висящей на плече. Рука ныряет внутрь и сразу находит лежащую там в темноте и тишине икону Тихвинской Божией Матери, завёрнутую в холщовую тряпицу, несколько лет назад подобранную мне мамой дома в Ейске во время моего очередного отпуска. Мама похвалила меня за то, что не расстаюсь с иконой, и сказала, что негоже икону Божьей Матери носить не завёрнутой

      в ткань в сумке с вещами…

      Закрываю на миг глаза, пальцы приоткрывают ткань, и ладонь оказывается