Уроки лишнего и нужного. Леонтий Ронин

ал. Вся жизнь позади, а еще и не жила…»

(разговор)

      Миниатюры[2] или Всячина всякая

      Жизнь собачья

      …домашняя или дворовая; возле взрослых и детей; кошек, попугаев, черепашек… Нравы и характеры лающих, лохматых, лопоухих… Истории их смешные или грустные – для нашей повести

      …Где котята вякают в сумке, птица пискнет.

      У мальчишек клетки с живым товаром, голубей прячут на груди.

      Пока шарил мелочь и разглядывал – счастливый ли билетик – приехали. И тут, сразу… кошки.

      «Сиамские» в розницу: двадцать пять.

      Пустыми, словно, выцветшими, глазами дорогие кисы в упор тебя не видят, смотрят в вечность.

      Простые оптом: рубь пара.

      Тут еще, как бы, не рынок, даже не «птичка», скорее «рыбка», царство Нептуна, разнесенное в банки, баночки, большие и малые аквариумы.

      Сосуды на земле, в руках, на шее через ремешок, как фотоаппарат. Черви спутаны в красноватый клубок и хозяин рыбьего корма поглаживает кишащую массу, запускает пальцы – нежно, будто в загривок любимого пса.

      Собаки, оказалось, вообще за другим забором.

      Гавкают, скулят, или понуро молчат, устало, от мельтешения наших ног.

      Породу щенячьего товара определить затруднительно.

      Но хозяин охотно объясняет: «Лайка»…

      Может, от «лай-ять»?

      Наконец, вот, чистопородные «дворяне» – черные кобельки дремлют в хозяйственной сумке.

      Разбудили, достали – покрутился и лег на землю мелко дрожать, не желая демонстрировать свои стати. Другой принялся бегать вокруг ног хозяина, мотать тонкий поросячий хвостик, черные глазки весело блестят.

      Поднял его, а к высоте не привык, тревога в глазах.

      Но в следующее мгновение хвостик ожил, лизнул ладонь – познакомились.

      От темной шерстки – «Темка», билетик вышел счастливый.

      Черная собака несется, не видя округ.

      Надеясь на «да», нюхает асфальт… «нет».

      Крутится, вертит голову.

      Обратно бежит.

      Снова стоит.

      Потеряла хозяина?

      Тащится за прохожим.

      И назад – за женщиной…

      Увязалась с дорожными рабочими в оранжевых куртках.

      «За кем-то идти, а то горе», – поскуливает тоскливо, отвечает сочувствующим взглядам и словам…

      Пушистый шар подкатил, и девочка отдала пирожок – не взглянул на угощение, нос в сумку, где мясо.

      Так и шел за ней к дому.

      И стал Диком – волчонок, маленький и дикий.

      У крыльца, в сугробе, черный пес, кто Угольком, кто Цыганом кличет.

      Спина вихляет, хвост мотается, а зубы скалит фальшивая улыбка – здороваюсь прохладно, голосом, не подавая руки. И боком, не оступиться в сугроб на тропке, расходимся.

      Пса словно душат – отпускают, снова душат, и он хрипит в этих паузах – лает…

      Рыжие кудряшки Жю, светлые Ли.

      На «ЖюЛи» подымают обе морды.

      Встречных приветствуют звонко и небрежно, на бегу, как дети, взрослых и неинтересных персонажей.

      Носятся за птицами, тянут за собою миниатюрную сеньору – искусственный мех короткой шубки, зеленое трико.

      Колченогого песика звали «шериф», с большой буквы, другого имени не получил.

      Не приписан какому двору.

      Знал, где кормят, а подкармливали все, много ли малому надо.

      Незнакомого не облаивал.

      Заходил с тыла, трусил позади, вынюхивал.

      Вставал на пути и с достоинством тявкал.

      Будто доку́мент требовал предъявить.

      Человек улыбался, что-то ласково произносил – «паспорт» был в порядке…

      Если пьян, зол, без чувства юмора – подымался трезвон на всю деревню; вертелся, забегал с флангов, с тыла.

      Чужак размахивал руками-ногами, от комара в собачьем роду. Малыш не отступал, пока хозяин ближнего двора не выходил.

      Тогда подкатывал, приветствуя его хвостиком и словно докладывая о происшествии.

      Деревня его обожала.

      Но никому не позволял фамильярного сюсюканья, попытки гладить – увертывался, будто подчеркивал: шериф на службе…

      Из-под земли, почти буквально, у ног, кутенок вырос.

      Если не в капусте соседнего огорода жил.

      По часовой стрелке за своим хвостом с белой кисточкой, против часовой…

      К бабочке взлетает, то шаловливо жмет морду к земле.

      И неописуемая радость в глазах под седыми бровями – будто очень соскучилось обо мне это милое существо с белым шарфиком на шее, манишкой на груди, в белых носочках и смешной бородой на детской

2

У французов «кроки» и «грифонаж», у Виктора Астафьева «затеси», у Александра Солженицына «крохотки»… Здесь – этюды для пера и блокнота, или «любовь втроем» – рука, перо, бумага…