Проклятие Кантакузенов. Владимир Александрович Андриенко

14.

      – Да неужто сама матушка-царица?

      – Про сие дело важное никто не забывает и мужу твоему, Елизавета Романовна, важнейшее дело доверили.

      – И много говорят о сем деле при дворе? – спросила она.

      – Нет, – ответил Татищев. – Больше шепчутся. Не любит государыня про сие слушать. Ждет, что все скоро завершится.

      – Но, если вам про сие говорил сам Левенвольде. Значит, немецкая знать весьма тем интересуется.

      – Дак дело больно запутанное. У многих вызывает любопытство.

      Елизавете было странно слышать такие речи от Татищева. Значит и вправду дело у мужа важное.

      Она сказала:

      – Неприятно мне, Василий Никитич, говорить такое, но мечтаю я, чтобы Степан Андреевич покинул службу.

      – То ты, голубушка Елизавета Романовна. Степан Андреевич службой токмо и живет. Человек, преданный делу и чести, – сказал Татищев. – Немного знаю я таких в сыскном ведомстве. Не желают наши дворяне чести своей пятнать на такой службе. А муж твой это дело делает и все почитают его дворянином истинным.

      – Много спокойнее мне было бы, если бы Степан службу оставил. Ведь ничего не дала ему служба честная, Василий Никитич. Чинами его мальчишки обскакали. Ведь службу он при Петре Алексеевиче начал. Сколь можно? Денег у меня, слава богу, хватит. Чего не жить-то?

      – Степан Андреевич с тем разве согласится? – развел руками Татищев. – Терпи матушка, Елизавета Романовна.

      – Дак дело то опасное? То, что доверили Степану Андреевичу?

      – Важное весьма, Елизавета Романовна, – ответил Татищев неопределенно.

      И вот она проводила гостя. Служанка помогла ей раздеться и зажгла много свечей, как любила барыня.

      В просторном халате Елизавета сидела за столом и читала.

      Вдруг в комнате замигали огоньки свечей. Елизавета Романовна подняла голову. Не открылось ли окно? Но нет! Шторы не колыхались.

      – Глаша! – позвала она девку. – Глаша!

      Но никто не отозвался. Это было странно. Волковой стало страшно.

      – Глашка!

      Но девка не явилась на зов барыни как всегда, хотя была послушна и расторопна. Елизавета Романовна для того и выписала её из деревни в Москву.

      «Где она ходит, мерзавка? Вот велю всыпать на конюшне розог, будет знать!»

      Из темного угла, слабо освещенного вышел старик.

      – Лаврушка? – удивилась барыня. – Ты как здесь?

      Старик молчал. Волкова поняла, что это не Лаврушка.

      – Кто ты? – спросила она.

      – Тебе меня бояться не следует, барынька. Я Войку.

      – Войку?

      – Я слуга дома Кантемиров.

      – Снова ты?

      – Снова пришел, барынька.

      – Но как ты попал сюда?

      – Для меня нет дверей, барынька. Отныне нет. Дух мой уже отделился от тела.

      – Что? – не могла понять Волкова. Старик говорил странно. – Сказал ты, что дух твой ныне свободен? Стало быть, ты умер?

      – Почто сразу помер?

      – Потому и нет для тебя дверей более. Ты сам