Знаменитый красавец Генрих пьет коньяк в центре города!. Лариса Титова

убежденно подумал я и предложил ему еще одну рюмку.

      Он кивнул:

      – Давайте, давайте…

      Осторожно потягивая коньяк, оглядел комнату. Углы рта опустились еще ниже:

      – Гости… Черт их возьми… Натоптали и ушли… (Глотнул. Острый кадык поднялся и опустился по жилистой шее.) Вы знаете, ужасно я хотел вмешаться в их болтовню о любви… Ужасно… (поставил рюмку на стол, замолчал…)

      – Ну и почему же не вмешались? – спросил я.

      – Не вмешался потому, что слишком печально все это, а они лепетали, лепетали, как утренние птички…

      Я рассмеялся. Он с шутливой строгостью посмотрел на меня, погрозил длинным, узловатым пальцем и сказал:

      – Смеетесь все, молодой человек, смеетесь… А знаете ли вы, что видите перед собой человека, который своим счастьем, да и несчастьем тоже, обязан крысе? – и прожег меня глазами.

      – Ну и взгляд, черт возьми, – подумал я, а вслух сказал:

      – Как это, крысе? Самой обыкновенной крысе?

      Он усмехнулся, наслаждаясь моим растерянным видом:

      – Что, писатель, заинтересованы? Да. Самой обыкновенной крысе. Впрочем, не совсем обыкновенной… Разольем по рюмочке?

      В открытое окно донесся крик какой -то ночной птицы. Антонович вздрогнул и завозился в кресле:

      – Черт, как кричит… Пронзительно и жалобно… Было это, милый Андрей Иванович, страшно давно… Сразу после войны…

      – Вы воевали? – спросил я. Антонович опустил глаза:

      – Нет, не пришлось. У меня врожденный порок сердца… Ну, вот… Я тогда еще учился в медицинском… После четвертого курса поехал отдыхать… Какие это были годы! С каким наслаждением мы дышали, ели, валялись на солнце… Любили с какой- то особенной жадностью… В доме отдыха нас в комнате было шесть человек, но это никому не мешало. Кругом лес, поля, стога! Прекрасное житье! Наташа – ее звали Наташа- приехала вместе с матерью через два дня после меня… Отец ее был крупнейший военачальник и, разумеется по этому их поселили в прекрасный двух местный номер…

      Антонович как-то невесело усмехнулся и забарабанил пальцами по столу:

      – С одной стороны хорошо, конечно, что папа крупный командир, а с другой… не очень. Мужчины почти все воевали и сохранили священный ужас к папиной фамилии… Не дай бог дочка пожалуется! Тогда… Страшно подумать!

      Он улыбнулся и вдруг лицо его стало строгим:

      – Знаете ли, как только я увидел ее, мое сердце кто —то сжал, мягкой, но неумолимой лапой… Вот так…

      И показал, – медленно сжал у сердца большую красную руку и, разжав, вяло бросил ее на стол:

      – До чего хороша была… Представьте себе: не очень высока, но стройна и гибка необычайно… Тонкая талия при высокой, развитой груди, золотистые, пышные волосы… И глаза… Изумительные глаза! Сплошь черные и как – будто переливающиеся черными, влажными искорками… И еще, казалось, что, что- то там дрожало… лукавое, опасное… Что это было, я понял в последствии…

      Антонович бросил на меня рассеянный взгляд