Голоса возрожденных. Макс Маслов

плодотворица припомнила еще и символ ри́хта румальерских пустошей. Того самого, что был первым избранником кровожадной Алитие́ры и от которого продолжился род Яснооких. Этот символ в виде двух смыкающихся дуг, украшенных красными камнями, говорил о единстве степных варваров, пришедших однажды на поклон к великой завоевательнице. Тогда Ге́рбус Ясноокий еще не был ри́хтом, он носил звание великого бу́кту-игно́ – правителя кочевых племен. Но после того как варварские взгляды властвующих сошлись, их скорый союз воспылал огнем страстной любви на фоне кровопролитных порабощений неугодных королевств. Символы смешались, змея поместилась в лоно дуг, превратив знак в некое подобие человеческого глаза.

      Все бы ничего, но что означал меч обвитый змеиными кольцами? Он выпадал из общей картины, ибо был не узнан ею. Глубокий вдох окончательно лишил Бирви́нгию сил. В совокупности с упадком ее голова начала кружиться, смазывая реальность в поток из мутных красок. Зеленые, черные, белые пятна плыли и громоздились вокруг, шум в ушах напоминал рой пчел, кружащий над головой. Непослушное тело онемело, и плодотворица выронила брошь из рук, склонившись над лужицей чистой воды. Реальность плыла, будто она была раскрученной юлой, и на фоне всего этого послышались чьи-то шаги.

      – «О великая кэ́ра! – взмолилась про себя старуха. – Брошь, мне нужно проглотить брошь, пока ее у меня не отняли».

      Руки судорожно закопошились в участке ближайшего мха.

      – Да где же ты, – прошептала она.

      Но только старуха успела коснуться чего-то наощупь похожего, как чья-то нога, ступив на ее спину, прижала плоть к земле.

      – Не шевелись, кэру́нская сука, – выдавил неизвестный. – А то твоя башка лопнет на этом же камне.

      Бирви́нгия замерла от подступившей боли, пытаясь усмирить свое частое дыхание, когда сердце колотилось вовсю.

      – Кто ты? – вопросила она. – Мне больно.

      Жалостливая немощность старухи нисколько не трогала чувства неизвестного. Он смеялся, сплевывая слюни прямо на ее спину. А потом голова пленницы стала настолько тяжелой, что плюхнулась без сил в неглубокую лужу, и в рот проникла вода. Дышать было нечем, и старуха начала захлебываться, шевеля руками в попытках обрести свободу. Неизвестный не отпускал, его обнаженные ступни казались гигантскими, а помыслы самыми ужасными.

      – Сейчас я отпущу тебя, – сказал он. – И ты пожрешь. Твоя еда – вчерашняя тухлятина, ре́буз в стадии разложения. Ты поняла?

      Конечно же, ответить Бирви́нгия не могла, она почти захлебнулась. И тогда неизвестный убрал ногу, дав ее телу возможность подняться.

      Вода, студеная, колючая, сняла помутнение как рукой, и взгляд старухи прояснился. Она дышала так, как будто пробежала без остановки не одну версту, смотря на ублюдка, посмевшего свершить такое. То был Ге́ссар, пялящийся на нее с такой брезгливостью, как будто перед ним стояла чумазая свинья.

      – Будешь жрать мох, – сказал он. – Посажу на цепь.

      – Но у меня не было еды, –