Голоса возрожденных. Макс Маслов

пока тело не лишится последнего вздоха.

      Наследница побледнела, ее взгляд потупился, а губы сомкнулись, задрожав. Она более ничего не могла сказать варвару, ибо лелеяла надежду, что Би́лту явится в Пе́стирий и убьет нещадного правителя. А когда Пе́ст падет, Сависти́н собственноручно расправится с предателем Ге́рфом и этими жалкими рабами, затаившимися по углам.

      – Молчишь, дрянь, – оскалился зи́рд. – Ну молчи, молчи, – он посмотрел с презрением на Фи́фла, что не выпускал рукоять кинжала. – Надень на нее оковы. Теперь место этой рабыни возле моего трона. Когда я вспотею, она будет протирать мое тело, а если мне станет скучно, танцевать на раскаленных углях в чем мать родила.

      Быстрым ударом по затылку Фи́фл выбил почву из-под ее ног, и Сависти́н упала в беспросветную темень. Теперь он мог надеть на пленницу оковы, тем самым ознаменовав начало ее рабства.

* * *

      Солнце практически село за горизонт, Са́лкс больше не был во власти грохочущих туч, и баржа, проскрежетав, тронулась. Моргу́льские псы, откликнувшиеся на зов кэру́нского рога, толкали ее заданным курсом, туда, где чернел Сици́л. На этот раз Вессанэ́сс пришлось заплатить им двойную цену и полностью опустошить гнезда разгневанных бетисов. Двести пятьдесят яиц в двух повозках ожидали монстров у побережья, там, куда впервые ступила человеческая нога. Аппетиты выросли, и ри́хт Са́йленский сотрясался злобой, прожигающей все на своем пути. Мало того, что они теряли собратьев, так еще и перевозчики запросили так много. Если сбор урожая тифи́лии будет скуден, Исса́ндрил ждет голод, а где есть голод, недалеко до беспорядков, грабежей и убийств. А ведь никто не отменял Ве́зтинскую пыль, губительную для посевов, если ветер переменится, она падет к ним на порог особым гостем. Ко всему прочему, старая па́ттапа исчезла без следа. Она контролировала свою общину и пополняла продовольственные амбары, и Га́рпин негодовал, потому что ее некем было заменить.

      В надежде достойно проводить своих собратьев на смотровых башнях разместили по двенадцать девушек, воспитанниц многоуважаемой Аки́вы, объединившей прелестниц в девичий хор. Сестринские сердца дрогнули, и голоса слились в завываниях кэру́нской души. Звуки завладели просторами как струнами сотни арф. Это песнь была о каждом, о сыновьях, матерях и доме с открытыми дверями. Ветер, трепеща знаменами башен, срывался в вой, в его дуновении волосы юных дев струились языками пламени. Девушки протянули руки, и меж пальчиков заалели тонкие платки. На долгий вой пальчики разжались, и платки взмыли ввысь. Словно танцем душ они кружились над водой, провожая храбрецов к рубежам тьмы. Девы не переставали петь, и вскоре их голоса долетели до ближайших островов. Печаль поселилась в каждом сердце. А глаза Э́буса узрели корабль на горизонте Гесса́льских вод.

      Приложив к глазу подзорную трубу, он увидел зеленый флаг и силуэт черной птицы на нем.

      – Ка́тис, – прошептали уста. – Толстобокая «Депоннэ́́я».

      Га́рпин обернулся. С пригорка, на котором он стоял, несложно было различить в толпе свой отряд