Преобразователь. Ольга Голосова

подтверждение твоих юридических прав на патент и прибыль от него.

      – И как высоки предполагаемые диведенты?

      – Кто владеет препаратом – владеет миром. По крайней мере, по сегодняшним раскладам.

      – О-го-го! А я, стало быть, крысятничаю? И ради этого вы меня подставили, вышвырнули отовсюду и тэ дэ и тэ пэ?

      – Это лишь демонстрация сил, напоминание, кто хозяин, Сергей. Но все обратимо!

      В этот момент титановый телефон снова издал пронзительно дребезжащий звук, свойственный его эбонитовому прадедушке.

      Мы опять вздрогнули как по команде и, надеюсь, с одинаковой ненавистью уставились на проклятый аппарат.

      – Это ты специально так развлекаешься?

      – В память о деле врачей и преемственности поколений, – прошептал Эдик, глядя на трубу, как на гадюку.

      – Memento mori, – я наблюдал, как Эдика медленно засасывает в телефон. Аллегорически, конечно.

      – Все, разговор продолжим в другой раз, – быстро сказал Эдик, получив новые инструкции, и, еще раз с отвращением оглядев испорченные кровью вещи, бросил на меня укоризненный взгляд престарелой нянюшки. – Теперь-то, я думаю, ты все понял. Или почти все.

      – Да, информация к размышлению есть, – протянул я. – Провожать не буду.

      – Не надо.

      И он ушел, аккуратно прикрыв дверь.

      Когда, преодолев обрушившийся на меня приступ слабости, я запер за ним, то не испытал облегчения. Я испытал острый приступ тоски по дружной семье богатых и успешных, которую я утратил, тоски по деньгам и людям, от которых хорошо пахнет. Я захотел обратно, но ценой возвращения было то, о чем я не знал ничего, кроме общих фраз, и о чем рассказывать мне, судя по всему, никто не собирался. «Все обратимо», – сказал Эдик. Неужели?

      Как можно возвратиться в мой кабинет, в мою любовницу, в мой «Майбах», если они с такой легкостью сделались не моими? А если подобные метаморфозы войдут в систему?

      Эдик, Эдик, если бы я мог вернуться в тот вечер, когда трое еще не вошли без стука в мой кабинет. Если бы я мог снова не думать…

      Я закурил, но дым попал не туда. Прокашлявшись, я завалился на жалобно стонущий диван, и, повернувшись к его потертой спинке, стараясь не дышать глубоко, впервые честно себе сказал: «Жаль, Сереженька, что тебе никого не жаль».

      Глава 4

      Мария

      Наступил второй день из назначенных мне приспешниками коварного кардинала, а я, вместо того чтобы рыться в барахле покойной матушки в поисках символичных артефактов, опять прохлаждался на скамейке неподалеку от Грибоедова. Закинув ногу на ногу, я размышлял о том, что у невольных и добровольных соглядатаев может составиться превратное мнение обо мне как о безнадежном сибарите. А что, если они перестанут меня уважать?

      Скажут: «Не мужик наш Серега», и никогда больше порядочные олигархи и их органы не подадут мне руки. И денег взаймы не дадут. И на юбилей в рублевский особняк красного кирпича, с фонтаном, изображающим Самсона, раздирающего пасть льву, не позовут! Вот он, настоящий крах!

      Но настоящий крах был в