Преобразователь. Ольга Голосова

том, что мать производит необычайно мало шума, мне сказал Эдик, мой друг и одноклассник, с которым мы часто делали уроки у меня дома. Мы с мамой жили в огромной квартире с четырехметровыми потолками, которая досталась ей от бабушки, как она мне рассказывала. Правда, от самой бабушки кроме квартиры не осталось ничего – даже фотографий.

      «А ведь у меня нет ни одной фотки матери», – эта мысль посетила меня впервые, оставив странное недоумение. Я даже заерзал на своем табурете, за что и поплатился, прищемив кожу на попе.

      Мать вдруг стала призрачной и нереальной, даже нереальнее, чем Наполеон или фараоны, от которых остались шпага и пирамиды. От матери не осталось даже тела. Ее хоронили в закрытом гробу, так как умерла она, сгорев заживо в своей машине. Так мне объяснили. Ее новая «девятка» попала в аварию, что-то взорвалось, и… Так мне сказали. От матери у меня остался на память только ее запах – странный, ни на что не похожий аромат ее тела и духов от Диора.

      Я задумался и решил, что, пожалуй, ни разу в жизни не выполнил ее заповеди. Больше того – я вообще впервые вспомнил о ней только сейчас. По каким только мотивам я не оказывался в койке с особами противоположного пола, но среди этих мотивов ни разу не было ни любви, ни тем более уважения. Так, может, поэтому меня так колбасит, что иной раз мне приходиться буквально усилием воли держать себя в руках? А этот мерзкий пот, а трясущиеся ручонки?

      Блин, так и до кушетки психоаналитика договориться можно. Может, это все комплексы?

      Я прикурил новую сигарету, хотя не испытывал к этому никакого желания. А много ли я делал в жизни того, чего действительно желал?

      Вдруг за моей спиной послышался тихий шорох. Я дернулся и со всей дури стукнулся локтем о край стола. От боли я матюкнулся и тут же обнаружил, что прямо передо мной на потертом линолеуме сидит самая обыкновенная крыса. Сидит и, глядя на меня посверкивающими глазками, живенько потирает свои крохотные ручки.

      Я никогда не испытывал бессмысленного страха перед насекомыми, грызунами и змеями. Удивившись наглости со стороны помоечного обывателя, я, презрев опасность быть укушенным за нос, наклонился к крысе.

      – Ну что, жрать хочешь? А жрать-то тут и нечего. Так что давай, иди спать.

      В ответ крыса выразительно потянула и задвигала носом, отчего усики на ее морде зашевелились. Почуяв приятное для себя, она вдруг подскочила ко мне и обнюхала мою голую ногу. Я ощутил на коже ее слабое дыхание. Потом она перебежала через мою ступню и, что-то пискнув на прощание, скрылась за плитой. Клянусь своей треуголкой, она пробормотала: «Поразительно!».

      Подивившись многообразию фауны в отдельно взятой квартире, я зябко поежился и, потирая прищемленный зад, отправился на боковую.

      Когда я вернулся в комнату, Анна все еще спала. Одеяло сбилось, обнажив плавный изгиб бедра и четкие линии спины, поделенной пополам безукоризненно ровным позвоночником. Под гладкой кожей намечались тщательно прокачанные мышцы, а ровный загар придавал женщине сходство с отлитой из бронзы статуэткой.