Жестокие слова. Луиза Пенни

ли в одном предложении присутствие слов «задница» и «жопоголовый»?

      Бовуар поморщился.

      – Просто закрой глаза и думай об Англии, – посоветовала Рут Бовуару, который, вообще-то, думал о ее английском.

      Гамаш подошел к Питеру, не сводившему глаз с картин жены.

      – Ну как вы?

      – Вы хотите узнать, не возникает ли у меня желания исполосовать их в клочья бритвой, а потом сжечь?

      – Что-то в этом роде.

      У них уже был похожий разговор, когда стало ясно, что Питеру вскоре придется уступить жене свое место лучшего художника в семье, в деревне, в провинции. Питер пытался противиться этому, но не всегда успешно.

      – Я не смог бы ее сдержать, даже если бы попытался, – сказал Питер. – А пытаться я не хочу.

      – Ну, есть все же разница между «сдержать» и «активно поддерживать».

      – Они так прекрасны, что даже я не могу больше это отрицать, – признал Питер. – Она меня просто поражает.

      Они оба перевели взгляд на невысокую полненькую женщину, которая встревоженно смотрела на своих друзей, явно не отдавая себе отчета в том, что из-под ее кисти вышли шедевры.

      – Вы над чем-то работаете? – Гамаш кивнул в сторону закрытой двери в студию Питера.

      – Всегда работаю. Сейчас это полено.

      – Полено? – переспросил Гамаш с изумлением.

      Питер Морроу был одним из самых успешных художников в стране, и он заслужил эту репутацию, изображая прозаичные, повседневные предметы, причем изображая с мучительными подробностями, отчего они переставали быть узнаваемыми. Он брал крупный план, увеличивал какую-то часть предмета и рисовал.

      Его работы казались абстрактными. Питер получал громадное удовлетворение оттого, что они таковыми не были. Они представляли реальность в крайнем своем выражении. В таком крайнем, что никто их не узнавал. И вот подошла очередь полена. Питер выбрал его из груды рядом с камином, и теперь оно ждало его в студии.

      Были поданы десерт, кофе, коньяк, люди разбрелись по дому, Габри сел за пианино, а Гамаш все никак не мог оторваться от полотен. В особенности от того, на котором была изображена незнакомая ему женщина. Оглядывающаяся через плечо. К нему подошла Клара.

      – Боже мой, Клара, ничего лучше этого в истории живописи не было!

      – Вы и правда так думаете? – спросила она с напускной серьезностью.

      Гамаш улыбнулся:

      – Знаете, это блестящие работы. Вам нечего бояться.

      – Если это правда, то я ничего не смыслю в искусстве.

      Гамаш кивнул в сторону портрета, от которого не мог оторваться:

      – Кто она?

      – Одна знакомая женщина.

      Гамаш ждал, но Клара молчала, что было совсем непохоже на нее, и он решил, что в общем-то это не имеет значения. Она отошла от него, а Гамаш продолжал разглядывать портрет, и на его глазах картина начала меняться. А может, это была игра неустойчивого света. Но чем больше он смотрел, тем сильнее утверждался в убеждении, что Клара вложила в картину что-то еще. Если Рут была отчаявшейся женщиной, которая обрела надежду, то и в этом портрете тоже было скрыто что-то неожиданное.

      Счастливая женщина, которая увидела неподалеку от себя