Жестокие слова. Луиза Пенни

самой и другими людьми. Тощими руками она цеплялась за грубую синюю материю шали, которая соскользнула с одного ее костлявого плеча, обнажив обвисшую кожу – словно что-то высохшее и пустое.

      И в то же время портрет светился, наполняя комнату лучиками света, исходящими из ее глаз. Ожесточенная, безумная Рут видела впереди что-то находящееся далеко-далеко, но приближающееся. Скорее воображаемое, чем реальное.

      Надежду.

      Кларе удалось передать то мгновение, когда отчаяние превращается в надежду. То мгновение, когда начинается жизнь. Ей удалось каким-то образом изобразить благодать.

      У Гамаша перехватило дыхание, он почувствовал жжение в глазах. Моргнул и отвернулся, словно увиденное ослепило его. Он заметил, что и все остальные в комнате разглядывают портреты, черты их лиц в свете свечей смягчились.

      На следующем портрете была изображена мать Питера. Гамаш был знаком с ней и, увидев раз, уже не мог забыть. Клара изобразила ее смотрящей на зрителя. Не вдаль, как Рут, а на что-то находящееся вблизи. Очень близко. Ее седые волосы были собраны в свободный узел, лицо испещрено сетью морщин, словно стекло, треснувшее, но не распавшееся. Она была белая, розовая, здоровая и красивая. Ее спокойная, мягкая улыбка доходила до самых ее нежных голубых глаз. Гамаш почти ощущал запах гигиенической пудры и корицы. Но в то же время этот портрет вызывал у него какое-то беспокойство. И вдруг он понял почему. Ее слегка вывернутая наружу рука. Пальцы словно выходили с холста. Касались его, Гамаша. У него возникало ощущение, что эта мягкая, красивая пожилая женщина сейчас прикоснется к нему. А если она сделает это, то он испытает такую печаль, какой не знал за всю жизнь. Познает ту пустоту, в которой нет ничего, даже боли.

      Она вызывала отторжение. Но он ничего не мог с собой поделать – она одновременно притягивала его. Так человека, который боится высоты, тянет к краю пропасти.

      Изображенная на третьем портрете пожилая женщина была ему незнакома. Он никогда ее не видел. Он подумал, что это, вероятно, мать Клары. Было в ней что-то отдаленно знакомое.

      Гамаш присмотрелся внимательнее. Клара писала красками людские души, и он хотел понять, что это за душа перед ним.

      Женщина смотрела счастливым взглядом. Улыбалась, оглянувшись через плечо на что-то очень интересное. На что-то очень важное для нее. На ней тоже была шаль, красная шаль из старой грубой шерсти. Она казалась человеком, который знал богатство, но внезапно обеднел. Но, судя по ее виду, это не имело для нее значения.

      «Интересно, – подумал Гамаш. – Она движется в одном направлении, но смотрит в другом. На то, что находится у нее за спиной». От женщины на портрете исходило поразительное ощущение томления. Гамаш понял, что этот портрет вызывает у него желание придвинуть поближе кресло, налить чашку кофе и смотреть на него остаток вечера. Остаток жизни. Это было соблазнительно. И опасно.

      Он с усилием оторвал глаза от портрета и обнаружил, что Клара стоит в темноте и наблюдает за реакцией своих друзей, разглядывающих ее творения.

      Смотрел