Не потерять человека. Георгий Вайнер

нормальной жизни, а метилось адской карой за совершенные ранее грехи.

      Если же говорить всерьез, то со всем этим трижды проклятущим флотом Ивана примиряла одна мысль, единственное утешение: из-за роста и девяти пудов здоровенного крестьянского веса его уж во всяком случае не могли взять на подводные лодки.

      Подводные лодочки были ма-а-аленькие, а он – большой. Да!

      Хоть в этом Господь уберег – от мерзкой участи законопачиваться в железный ящик, наподобие солонины в жестянках, что раздавали в обед, и ползать в таком непотребном виде по дну морскому, а сверху на тебя еще мины кидают…

      Тьфу, прости господи! И подумать противно!

      А в день присвоения Ивану звания матроса второй статьи их всех построили на плацу полуэкипажа, и с начальником канцелярии пришел красивый мичман с веселым загорелым лицом.

      Иван стоял на правом фланге. Мичман хлопнул его по плечу, со смешком, не приказом, спросил:

      – Что, молодец, пойдешь ко мне служить?

      – Так точно, ваше благородие! – браво отрепетовал Соколков, успевший за недолгий срок службы в полуэкипаже скумекать, что такие весельчаки и красавцы-офицеры всегда поближе к начальству, а начальство – поближе к теплу, а тепло – на берегу.

      – Ну и прекрасно, – засмеялся мичман, отобрал еще двенадцать матросов и сказал речь:

      – Поздравляю вас, братцы! Вы теперь матросы Шестой минной дивизии, члены экипажа эскадренного миноносца «Гневный», которым я имею честь и удовольствие командовать. Меня зовут Николай Павлович Шестаков…

      Так и случилось ему, Ивану, самому себе выбрать судьбу, о которой он и думать-то никогда не хотел. Потому что балтийская служба на эсминцах – вообще дело беспокойное, а Шестаков к тому же оказался таким лихим, везучим и расчетливым командиром, что его корабль бросали, как правило, в самые трудные, опасные, порою просто безнадежные дела.

      И под его командой Иван дозорил в штормовые безвидные ночи, уходил на минные постановки к скандинавским проливам, атаковал Данциг, напоролся в тумане на броненосный крейсер «Роон» и принял с ним бой, сражался против огромной германской эскадры под Моонзундским архипелагом, снимал с тонущего геройского линкора «Слава» остатки экипажа и добирался до Риги на полузатопленном изрешеченном, избитом эсминце.

      А потом был неслыханный ледовый переход из Гельсингфорса в Кронштадт, когда нечеловеческим усилием, в последний момент, удалось спасти революционный Балтфлот.

      И потом – глушил бомбами глубинными английские подлодки в Финском заливе.

      И погибал на взорванном «Азарде».

      И штурмовал Красную Горку.

      Привык. Привык к морю, к войне. И очень привык к Шестакову.

      И сейчас, помешивая в котелке на «буржуйке» булькающую кашу, Иван думал о том, что, конечно, глупо спорить: все, что он знает о мире, о людях, об устройстве человеческих отношений, – все это он узнал от Шестакова.

      Хотя, по правде сказать, как раз из-за этой привязанности к Шестакову он и сидит сейчас здесь,