И смех и грех. Николай Виноградов

свисающий до лобка курдюк, мы уже едва сдерживались, чтобы не расхохотаться.

      – Две минуты. А-а! Господи, спаси! – воскликнул наш многострадалец. Он уже сто раз вытер все свои гениталии. В ход пошли трусы, потом майка, уже рвалась на тряпки рубашка, а наготове я держал джемпер, выкидывая на улицу уже испачканное клеем рваное нижнее бельё.

      – Ножницы! Братцы, у кого ножницы есть? – вопрошая, оглядывал он нас с застывшими слезами на глазах. – Я бы хоть волосы там состриг.

      – Бритва безопасная не пойдёт? – ни разу даже не улыбнувшись, мастерски продолжал играть свою роль Серёга. – У меня есть, чисто случайно. Повезло тебе, Фёдорыч. Дома утром побриться не успел, на работе пришлось. Новая, вчера только купил.

      – Сыроженька, спаситель ты мой, – Загрёба обрил всё свое хозяйство под нуль за считанные секунды. – Последняя минута пошла. Братцы, привязать бы как, а?! Лучше, желательно, под углом в сорок пять градусов. Если засохнет, так хоть в таком положении, – с мольбой в голосе запросил он своё последнее желание. – Ломы ведь склеивает, кувалдой не разобьёшь, – умолял Загрёба, взирая больше на невозмутимого Серёгу.

      Давясь смехом, в этот момент я готов был запихать в рот джемпер Загрёбы. У остальных состояние было не лучше. Кто-то, чтобы не прыснуть, закусил, как лошадь удила, свой зонтик, кто-то обоими ладошками закрывал себе рот. Я, весь красный от натуги, выпустил из носа предательский пузырь, а на глазах самопроизвольно выкатились слёзы.

      – А чего я-то сразу? – возмутился Серёга на полном серьёзе, мысленно представив, как он будет выполнять эту последнюю волю Загрёбы. – Так и так не успеем, сейчас схватываться уже начнёт. Оставь уж как есть, на полшестого, а то сикать неудобно будет, – поглядев на бригаду впервые за всё это время одарил он нас своей улыбкой. – Вон тётка какая-то без зонта сюда, кажись, бежит. Одень хоть портки, а то, чего доброго, она в обморок упадёт.

      Одновременно взорвавшись, мы заржали, как жеребцы. Хохот раздавался на весь подъезд. Истерика на максимуме держалась минут пятнадцать. Из квартир первого этажа уже начали высовываться жильцы, угрожая вызвать милицию. Пока мы впопыхах напяливали на нашего героя оставшуюся целой одежонку, он успел надуть прямо в штаны, придав нам этим поступком новый импульс энергии для хохота. Кое-как воткнув обезумевшего Загрёбу в ботинки на босу ногу, не зашнуривая, рассовав по карманам плаща его грязные носки, мы волоком вытащили его на улицу.

      Дождь продолжал хлестать, как из ведра. Не разбирая дороги, прямо по лужам и грязи, мы вели под руки своего наставника к автобусной остановке. Он, бедный, чуть не плача от обиды, еле плюхал без зонта, в брюках с незастёгнутой ширинкой, в джемпере, одетом наизнанку. В старомодном плащишке, застёгнутом не на те пуговицы, в резиновых перчатках на руках. Широко, как моряк во время шторма, расставляя ноги, он несколько раз терял по дороге застрявший в грязи ботинок. Узнав правду о том, что в резиновой перчатке в его