И смех и грех. Николай Виноградов

рот закусью. – У меня жена на мясокомбинате пятнадцать лет в колбасном цеху работает. У них там тоже на проходных шмонают, но она каждый день в лифчике по кило фаршу, да ещё и в трусах по паре кило колбасы протаскивает. Свеженькая, не та, что вы синюшную по два двадцать в очереди в драку-собаку берёте, которая за неделю пять раз в магазине замораживалась и шесть оттаивала в антисанитарных условиях.

      – Ничего себе, свеженькая… Представляю размер трусов и лифчика у твоей жены. Ё- моё, уж не этой ли свеженькой мы сейчас закусываем? А, Загрёба? Ты что, отравить всех нас хочешь? – возмущался наш коллега – главный спорщик, Сергей.

      – Дурында ты, а ещё интеллигента из себя корчишь. Она ж моется после этого несколько раз, варится в кипятке, а потом ещё и на сковородке жарится. Гляди-ка ты на него, морду от докторской воротит, – всерьёз обижался Загрёба. – Голодным, видать, никогда не бывал. Не хочешь – вон, сбегай, купи себе ливерной, если денег хватит.

      – Да я лучше вот этим лопухом сейчас занюхну. Оба вы с женой – две Загрёбы.

      Но в остальном наш коллега, как мужик, как работник и как товарищ, был вполне нормальным. Во всяком случае, вполне удовлетворял всем требованиям члена бригады. Никогда не возмущался, если была необходимость поработать сверхурочно, не лизал задницу начальству, всегда отзывался на помощь, когда был востребован его опыт регулировщика. Ну, несун, да, есть такой грех. Но ведь помаленьку ворует, а не вот охапками. Мы даже иногда помогали ему протаскивать через проходную что-то объёмное, выпячивающееся из-под его одежды. Завод считался военным, выпускал высокоточные резисторы, какие-то секретные приборы и ещё что-то, поэтому охранники на проходных могли тщательно обшмонать любого работника. Обычно ощупывали выборочно, через одного или по фейсконтролю, когда чьё-то хитромордастое лицо не внушало доверия охраннику. Кто-то из наших шёл впереди и отвлекал чем-нибудь внимание охранника.

      Обычно эту роль брал на себя нагловатый по характеру тот самый великий спорщик, Серёга, по псевданиму Сырожа. Он вылуплял своё гневное выражение лица на охранника и орал: «Ну чё? Харя моя не нравится? Обшмонать хочешь? Ну, на! На, шмонай!» – Серёга усердно выворачивал свои пустые карманы и расстегивал пуговицы на одежде. Охранник махал на него рукой, показывая знак проходить. Пока ошарашенный секьюрити очухивался и приходил в себя от такой наглости, через вертушку успевали проскочить четыре, пять заводских работяг.

      Тащил Загрёба всё подряд, чего у него ещё не было в квартире. В те пару дней за месяц, когда не было совершенно ничего нового и более-менее ценного, что можно было унести, он чувствовал себя обиженным на судьбу, считая эти дни прожитыми впустую, бестолку пролетевшими мимо жизни.

      В обед он обычно уходил на разведку по чужим цехам, проводя рекогносцировку, замечая что и где плохо лежит. Воспитывать в духе строителя коммунизма его было уже поздно, хотя такие попытки с нашей стороны предпринимались довольно