Великий пост в произведениях русских писателей. Сборник

в подделке какого-то векселя в 300 руб. Лицо очень убитое, глаза заплаканные; щеки его судорожно подергивало.

      – Что, друг мой? Не плачь. Бог даст, выйдешь, – сказал ему г. Л.

      – Как, ваше высокоблагородие, не плакать! Жена, маленькие ребятки, праздник такой… что они, горькие, делают теперь? Господи ты, Боже мой! – И он заплакал еще отчаяннее.

      – Где его дело? – спросил г. Л. квартального.

      – За надворным судом-с, – отвечал тот.

      – Вот видишь. Что я могу сделать?

      – Хоть бы перевели в тюрьму, – продолжал, всхлипывая, арестант.

      – Отправьте его, пожалуйста, в тюрьму.

      – Слушаю-с.

      – Покорнейше благодарю. – И арестант бросился ловить руку г. Л.

      «Странное дело, – подумал я, – чего он так радуется?»

      – А вот увидите тюрьму, так поймете, отчего ее предпочитают арестантским при части.

      Взошли во второй этаж. Здесь общих камер нет, а все одиночки. Маленькие комнаты с узеньким окном под потолком, а в дверях решеточка. Коридор, освещенный окнами с концов, светел и широк, двери только с одной стороны, а другая стена капитальная. В первой комнате никого нет; во второй какой-то мещанин «по оговору воровства». Лицо, ничего не выражающее, и ни о чем не просит. В третьей комнате здоровый русый парень с дерзким лицом.

      – За что содержишься?

      Молчание.

      – За что он?

      Квартальный, поглядывая поспешливо на арестанта, назвал его преступление.

      Странное и отвратительное дело.

      – А кто же другой участник?

      – Художник тут, сейчас увидим.

      – Я его оговорил напрасно, – сказал арестант.

      – Зачем же оговорил?

      – Так, по злобе.

      – Лжет, – вмешался квартальный. – Взяли вместе, сознались и говорили в одно слово, а теперь надумались.

      Вышли из камеры.

      – Скажите, пожалуйста, – спросил я квартального, – что дало повод подозревать такую странную связь?

      – Ничем не занимался, а жил хорошо, ну и стали за ним смотреть; а тут случился обыск: нашли бриллиантовые кольца, тонкое белье и другие вещи, ему не следующие; стали спрашивать: откуда взял, – все и вышло наружу.

      – Сами сказали?

      – Сами.

      Следующий N – молоденький француз с розовыми щеками, одет в полинявшие светлые панталоны из летнего трико и сюртук из той же материи. У него в комнатке чисто, на столе лежит какая-то книга, и кровать закрыта одеялом. Он содержится по делу о фальшивых ассигнациях. Оправдывается и говорит с чистым парижским акцентом.

      Дальше молодой мужик с совершенно глупым лицом «по оговору воровства». Лицо немытое, чернее грязной онучи, на койке скомкана свитенка, и больше ничего нет. Вонь душит так, что нельзя говорить. Во всей фигуре арестанта заметна совершенная опущенность.

      – Откуда ты? – спрашивает г. Л.

      – Из тюрьмы.

      – Давно был у допроса?

      – Три недели.

      – Это необходимый вопрос, – сказал мне г. Л., когда мы вышли из камеры. – Если недавно допрашивали,