Великий пост в произведениях русских писателей. Сборник

что, мол, тебя взяли?

      – Меня-то?

      – Да.

      – У него куричья слепота, – ответил молодой парень. – Шел он дней пять назад вечером, устал, сел на нашей-то лестнице, его взяли да и привели сюда.

      – Его сегодня отошлют во 2-ю часть, – проговорил кто-то сзади. Мы оглянулись; за нами стоял квартальный, держащий в руках ведомость арестантов.

      – Зачем его отошлют туда?

      – На поруки брату.

      – А брат его там?

      – Там.

      – Знает твой брат? – Вопрос относился к арестанту.

      – А! Знает.

      – Возьмет он тебя?

      – А!

      – Придет он за тобою?

      – Придет.

      – Батюшка! Нельзя ли меня как ослобонить?

      Из угла вышел мужичок с очень смуглым и добрым лицом.

      – За что тебя взяли?

      – Припадочный.

      – Как припадочный?

      – Припадок со мной анамедни случился у церкви, вот и взяли, да никакого решения и нет.

      – Его тоже отправят, – подсказал квартальный, прикладывая два пальца к козырьку каски.

      Должно быть, тоже будут искать поручителей и этому.

      – Ну, иди, пока поешь. Чего ты не ешь? – спросил его г. Л.

      – Какая, батюшка, еда! Нонче Плащаница святая. Какая еда! – я есть не стану.

      Я попробовал щи из чашки, из которой ели арестанты. Щи прекрасные, из кислой капусты с грибами, и хлеб очень вкусный; но деревянная чашка с околотыми краями очень грязна и гадка, ложки деревянные. Такая посуда, по моему мнению, совсем не годится для места, куда ежедневно прибывают разные новые люди, воры, грабители, пьяницы, публичные женщины, дети и люди, виноватые в «припадочности» или в «куричьей слепоте». Цинга и сифилис могут легко сообщаться при содействии легко всасывающих в себя деревянных (некрашеных) ложек и таких же чаш.

      Еще какой-то чиновник с избитыми и искусанными руками просил, чтобы его выпустили, так как он никого не бил, а его били. Он взят за драку. Квартальный сказал, что и его тоже куда-то отправят.

      Это такое время, когда арестованных людей, очевидно, каждый чиновник старается спровадить другому, чтобы арестант за ним не «числился», вот их и передают из одной тюрьмы в другую, лишь было бы движение по ведомостям.

      В первой комнате второго коридора стоит образ и перед ним налой, на котором лежит какая-то книга, завернутая в старый эпитрахиль. Стол и на нем чернильница с тремя стальными перьями в разнокалиберных ручках, между которыми одна даже бисерная: на розовом фоне раскинуто что-то вроде голубых незабудок. Кажется, это чехольчик с зубочистки, вероятно, полученный каким-нибудь полицейским сердцеедом или отобранный при обыске у пьяного писаря и поступивший на укомплектование письменного стола. Бог знает. Я же могу только свидетельствовать, что все три пера к делу вовсе не годятся, ибо ни одним из них я никак не мог списать копию с ведомости о числе и роде арестантов 3-й адмиралтейской части. Во второй комнате, имеющей около 5 шагов во все стороны, нет никого, но зато на нарах лежит кучка пожертвованных кем-то сдобных булок и куличей.

      – Вот