Маньчжурские стрелки. Богдан Сушинский

специально оставили для таких групп, как наша, чтобы устраивать у нее засады, – выдвинул свою версию Курбатов.

      – При мне засады не было, – настороженно произнес Радчук. – Лично я прошел чисто. Совсем чисто. И тропу немного проредил, снизу подстриг, своеобразный лаз проделал, чтобы легче было идти.

      – Вот этого делать не нужно было.

      – Даст бог, не заметят, да и прокладывал ее с маньчжурской стороны. Словом, если осторожно пойдем, прорвемся без перестрелки. Участок в этой местности гористый, следов не остается. А если на кордоне диверсант не наследил, уже, считай, полдела.

      – Но я слышал, что именно на этом участке три месяца назад была расстреляна тройка контрабандистов.

      – Была. Красные засаду устроили. Но ведь и эти трое перлись почти что напролом. Я с проводником их беседовал, который уцелел. Обнаглели совсем, думают, что на границе чучела с ружьями стоят. Да и…

      – Что «да и…»?

      – Сдается мне, что и проводник тот красными подкуплен, не все, конечно, группы, но наиболее важные все-таки сдает.

      – Но вы-то, поручик, красными, надеюсь, не завербованы?

      – Меня тоже пытались купить, – спокойно заметил Радчук. – Человечка своего подсылали из местных агентов. Но я ведь не только из-за денег группы туда вожу, и потом, с контрабандистами якшался лишь до тех пор, пока они мне возможные места переходов указывали, то есть пока знакомился с местностью.

      – И что, второй попытки агент не сделал?

      – Потому что я его, как медведя, во время первой же ходки ножом завалил. Под ограбление сработал.

      – Понятно. Что ж, если и на сей раз там появится засада, будем прорываться с боем. Но обязательно прорываться, настраивайтесь на такой исход, поручик.

      – Обычно я настраиваюсь на самый страшный, – сверкнул своей белозубой цыганской улыбкой Радчук.

      В облике поручика было что-то даже не от цыгана, а от чистокровного индуса: смуглое, с навечно запечатлевшейся на нем лукавинкой лицо, черные дуги бровей, прямой и тонкий, с едва заметной горбиночкой, нос… Телосложения он был среднего, однако худощавая, жилистая фигура его тем не менее источала и некую сокрытую в ней силу, и крестьянское упрямство человека, привыкшего к каждодневному тяжелому труду.

      «А ведь утверждают, что потомственный офицер, и даже дворянин, – вдруг закралось в сознание Курбатова смутное подозрение. – Неужели действительно потомственный? Что-то не похоже. Нет в нем ничего такого, холеного-вышколенного; ни дворянского, ни, тем более, офицерского. Разве что предположить, что офицерство-дворянство наше российское окончательно вырождается; что оно, в загулы всякие таборные пускаясь, постепенно в цыганскую кровь уходит…»

      – Что скажете на это, поручик? – спросил он, потеряв нить, вместе с которой обрывались сокрытые молчанием «размышления про себя» и возобновлялся разговор.

      Радчук пристально взглянул на Курбатова, и глаза его сверкнули холодным огнем: словно решался