Заметки о моем поколении. Повесть, пьеса, статьи, стихи. Фрэнсис Скотт Фицджеральд

ни одного из них. С двумя, к сожалению, пришлось расстаться всего через месяц после того, как я запер их в сейф. Я, понимаете ли, начал работу над новым романом, и мне пришло в голову, что будет оптимальнее только работать над романом, а жить, пока я его пишу, на «облигации свободы». Увы, роман продвигался медленно,[54] а «облигации свободы» таяли с устрашающей скоростью. Работа над романом прерывалась всякий раз, когда в доме раздавался любой звук, громкостью превышавший шепот, зато «облигации свободы» испарялись без всяческих перерывов.

      Кроме того, стояло лето. Лето выдалось великолепное, поэтому многие утомленные городской жизнью ньюйоркцы взяли за правило проводить выходные в сельском доме Фицджеральдов. Ближе к концу благоуханного и коварного августа я в ошеломлении осознал, что написаны всего три главы романа, а в жестяной коробке в сейфе осталась одна только «моя» облигация. Она лежала там, оплачивая счета за свое хранение и выдавая совсем немного сверх того. Ну, ничего страшного; вскоре коробка будет ломиться от накоплений. Придется взять в аренду двойной соседний сейф.

      Впрочем, репетиции пьесы должны были начаться только через два месяца. Чтобы продержаться эти два месяца, имелось два способа: сесть за стол и написать несколько рассказов или продолжать работать над романом, а деньги на жизнь брать в долг. Радужные предвкушения усыпили мою бдительность, и я решил воспользоваться вторым способом: издатели согласились ссудить мне достаточно денег, чтобы их хватило до премьеры.

      Я вернулся к работе над романом, деньги и недели продолжали таять; и вот однажды октябрьским утром я оказался в холодном зале одного из нью-йоркских театров, где проходила читка моей пьесы. Пьеса была великолепна; я явно занизил свои ожидания. Я чуть не воочию видел, как зрители дерутся за билеты, как громыхают вдали голоса киномагнатов, которые рвут друг у друга из рук права на экранизацию. Роман был отложен в сторону; дни я проводил в театре, а ночи – за переделкой текста и исправлением двух-трех мелких огрехов, имевшихся в моем несомненном шедевре.

      Но вот подошел срок, когда жизнь крепко взяла меня за горло. Поступили ноябрьские счета – мы их просмотрели и засунули в отдельную папку на книжном шкафу. Перед нами стояли вопросы посерьезнее. От издателя пришло свирепое письмо, напоминавшее, что за целый год я написал всего два рассказа. Но какое мне было до этого дело? Куда прискорбнее было то, что второй комик не мог поймать верную интонацию в последней своей реплике в первом действии.

      Премьера состоялась в Атлантик-Сити в ноябре. Пьеса провалилась с треском. Зрители вставали и уходили из зала, зрители шуршали программками и переговаривались от скуки громким, нетерпеливым шепотом. После второго действия мне захотелось остановить спектакль и сказать, что все это было ошибкой, однако актеры героически доиграли до конца.

      Воспоследовала бесплодная неделя перегруппировок и переделок, а потом мы сдались и вернулись домой. К великому моему изумлению, год, этот

54

…начал работу над новым романом… Увы, роман продвигался медленно… – Речь о «Великом Гэтсби», работа над которым началась в июне 1923 г. От этой первой редакции сохранилось только две страницы, и повествование там идет не от первого лица, а от третьего. (Примечания А. Б. Гузмана).