Лжедмитрий Второй, настоящий. Эдуард Успенский

Шуйский? Что, копал или не копал?

      – А кто его поймет, Борис Федорович. Он хитрая лиса. Может копать так, что и не заметишь, а яму выкопает – хуже не бывает!

      – Но и ты у нас не промах, Андрей Петрович. Может, чего учуял? Может быть, что не так?

      – То-то и оно, что вроде бы все так.

      – Почему вроде бы?

      – Я и сам не пойму, – сказал Клешнин. – Сейчас то, что царевич сам убился, устраивает всех. И тебя, и Шуйского, и Мстиславских, и Бельского, и Никитичей Романовых. Может, и государя Федора тоже. По крайней мере, твою Ирину точно устраивает. Но есть у меня подозрение, неспокойствие какое-то, что с этой версией нас провели. Уж больно все гладко для всех сходится. А я не люблю гладкостей.

      – Так что же все-таки не так?

      – Даже думать боюсь, не то что говорить. Какие-то страдания вокруг младенца ненастоящие, да и сам младенец странноватый.

      – Может, подмена? – насторожился Годунов.

      – Кажется, нет.

      – А что надо сделать, чтобы прояснить твои сомнения?

      – Надо вызвать сюда кормилицу Тучкову. Она может сказать больше всех. И мужа ее следует привести. Да чтоб не сбежали. Может, здесь на дыбе что-то и выясним. Хотя я и не уверен, что эти знания пойдут тебе, Борис Федорович, на пользу. Может, сейчас лучше и не узнавать ничего.

      – А что делать с Угличем? С Нагими?

      – Нагих наказать как следует и разослать по весям.

      – Марфу тоже? – спросил Годунов.

      – Ее в первую очередь. И весь Углич следует наказать примерно. Чтобы начинали твоей твердой руки бояться. Благо предлог удобнейший.

      – Стало быть, действуй! – приказал Годунов.

      Разговор был кратчайшим. В беседе с Клешниным никаких лишних слов обычно говорено не было.

* * *

      Солнце сверкало в золоте куполов храмов и церквей. Симеон обернулся на Кремль, перекрестился и спросил веселого кучера:

      – Как зовут вон ту, самую высокую колокольню?

      – Какую?

      – Вон ту, в Кремле.

      – По-разному, – ответил Иаков. – Как хотят, так и зовут. И Столпом Большим зовут, и Иваном Великим.

      – Как Иваном Великим? Грозным, что ли? Или просто Иваном? Мол, пошли к Ване погуляем.

      – Башней Ивана Великого зовут. И еще перстом Божьим. Ее ведь достраивать собираются.

      – А в честь какого Ивана башню назвали? – настаивал Симеон. – Их было много – Иванов.

      – Да всех! – ударил по лошадям слуга. – Кто его знает – какого!

      Четыре низкие упрямые русско-татарские лошадки споро тащили карету по малогабаритным булыжникам знаменитой татарской собачьей рысью. Они не глядели по сторонам, не отвечали на ржание лошадей, пасущихся по сторонам, а скучно и равномерно тащили тяжелую карету вперед и вперед.

      Ни читать, ни писать при такой езде было невозможно. Никаких иных занятий не намечалось, а путь предстоял долгий.

      С трудом устроившись в битком набитой карете, учитель-доктор заставил себя заснуть.

      Спал он долго, поверить трудно, почти до Радонежа.

* * *

      В Ярославле они быстро отыскали