Лжедмитрий Второй, настоящий. Эдуард Успенский

весь доход от его земель уходил на воспитание и обучение мальчика.)

      В Грязовце они дружили с несколькими домами. И главным образом со священником большого Никитского храма.

      Это он сказал им, что что-то случилось у них в имении. А ему доложил об этом мальчик-прихожанин из дома городского воеводы.

      В городе каждый следил за каждым.

      Юноша и Симеон прыгнули в коляску, и Жук погнал в Пишалину.

      – Слушай, – сказал Симеон, – я у села сойду. Если Афанасий умирает – это одно. Если за ним прислали стрельцов – это другое. Если его заберут, значит, заберут и меня. Если меня заберут, то убьют. Дай мне все деньги, что у тебя есть.

      Дмитрий отдал ему кошелек с золотыми.

      – Если все в порядке, – сказал Симеон, – растопи печь в моей комнате. Дрова возьми подымнее.

      Все оказалось в порядке. Афанасий Нагой умер. В доме стоял плач. Пахло ладаном или миррой. Священник успокаивал женщин. Все уже были в черном.

      Дмитрий бросился к Афанасию в комнату. Его не пустили. Там уже был становой пристав.

      – Стой! Нельзя! – сказали ему.

      – Мне проститься, – сказал юноша.

      – Нельзя!

      – Но это же мой отец!

      Его уверенная манера, хорошая одежда и спокойная доброжелательность впечатляли. Вежливому, не барствующему юноше из аристократической семьи очень хотелось пойти навстречу.

      Становой боролся с собой. Явно, что он имел иные указания. Явно, что он прибыл сюда не случайно и что его послали очень высокие люди. Очевидно, все бумаги Нагого будут опечатаны и отправлены в Москву. И по ним в Москве уже будут предприняты какие-то важные, может быть даже с кровавыми последствиями, действия. И все же становой уступил.

      – Хорошо, проходи. Только ничего не трогай.

      Подросток вошел в комнату. Подошел и царственно поцеловал Афанасия в холодный лоб.

      Воспитатели добились своего, он осчастливливал собою окружающих. Потом он перекрестился и пошел к рабочему столу Афанасия.

      – Что-либо трогать запрет! – насторожился становой.

      – Это Евангелие, – ответил юноша, беря толстую кожаную книгу со стола. – Я буду молиться.

      Дьяк не рискнул отобрать у юноши религиозное писание, и Дмитрий свободно вышел из комнаты.

      Скоро печь была растоплена. И скоро появился наставник.

      Увидев драгоценный крест в руках у юноши, он вытер испарину со лба.

      Крест этот, обнаруженный становым, мог бы принести большое количество неприятностей.

      Все бумаги Афанасия, все письма без разбора были уложены становым в плоский деревянный ящик и опечатаны.

      Бумаги поехали в Москву.

      Живого Афанасия трогать не смели. Но мертвый он уже был не страшен.

* * *

      Когда городские приставы сняли арест с дома, Афанасия Нагого переодели во все белое, потому что иначе не хоронили, и перенесли в пишалинскую церковь.

      Много народа пришло проститься с хозяином.

      Кто-то из любопытства. Кто-то и в самом деле из жалости.

      Для крестьян Афанасий