В объективе моей любви. Ксения Леонидовна Пашкова

единого снимки. К черту портфолио, к черту все! Я так и не дохожу до улицы, потому что теряюсь в веренице проходов и помещений. Остановившись в пустом коридоре, я, прислонившись лбом к прохладной стене, пытаюсь выровнять дыхание.

      – Ты живой? – рядом раздается женский голос.

      – Да. Все нормально, – отвечаю я, не поворачиваясь. Не хочу лишних вопросов.

      – Ты с арены вышел? Все было так плохо? – спрашивает она.

      – Нет. Это было слишком… – я пытаюсь подобрать правильное слово для того, чему стал свидетелем, – не знаю.

      – Просто «слишком» тоже подойдет.

      – Ты тоже видела ее выступление? – уточняю я, стоя с опущенной головой.

      – Чье именно?

      – Кажется, ее зовут Диана.

      – А, да, видела. Так сказать, из первого ряда.

      Меня смущает ироничный тон собеседницы, и я оборачиваюсь.

      Твою ж…

      Передо мной стоит девушка, чьё выступление вскрыло мои давно зажившие раны. Она всколыхнула во мне те чувства, которые я похоронил вместе с родителями. Я не позволял себе их оплакать, не предавался скорби. А что она? Эта девушка только что посвятила целое выступление умершему брату и плакала по нему так, будто его не стало только вчера. Меня восхищает её честность перед зрителем. Я так не умею.

      Она даже не переоделась, только сняла перчатки, сменила коньки на кеды, накинула на плечи спортивную куртку и распустила волосы, достающие ей до плеч. В ее глазах по-прежнему печаль, но уже не такая явная. Люди умеют запрятать ее подальше, чтобы другие не догадались, что их боль на самом деле никогда не затихает.

      – Ты журналист или спортивный фотограф? – интересуется она, заметив фотоаппарат, по-прежнему висящий у меня на груди.

      – Я просто зритель, – меня удивляет собственный дрожащий голос.

      – Много фигуристок наснимал? – не без осуждения спрашивает она. Мне становится неприятно, словно меня уличили в чем-то плохом.

      – На самом деле, нет. – Не могу же я прямо сказать, что сфотографировал только ее. – И думаю, нужно удалить то, что все-таки снял.

      – Почему?

      – Это было нечто сокровенное и очень личное. Такое нельзя фотографировать без разрешения. Я просто ничего не знал, – уверен, что ей мои объяснения даром не нужны, но все равно непроизвольно оправдываюсь.

      – Покажешь? – она кивает на камеру в моих руках. Сам не заметил, когда снял его с шеи.

      – Я… даже не знаю.

      Что если она снова расплачется, когда увидит эти кадры? Мне не хочется расстраивать ее еще больше.

      – Я так понимаю, там мои фотографии? – вопреки ожиданиям в ее голосе звучит не обвинение, а сухая констатация фактов.

      – Извини. Я все удалю.

      – Не надо ничего удалять. Просто покажи, что получилось, – она подходит ближе и встает так, чтобы видеть экран.

      Вопреки желанию сбежать куда подальше отсюда, я нажимаю на кнопку просмотра изображений. Мне и самому интересно, что из этого вышло.

      Если отбросить нахлынувшие чувства, то фото вышли чертовски идеальными. Не такими, какими я представлял их по