Мальчик Джим. Тони Эрли

с битой

      Летнее пастбище в сумерки.

      Удар, которым мальчик был бы удовлетворен, никак ему не дается. Хотя соприкосновение с мячом происходит почти каждый раз после свинга, но нанести удар такой силы, какой рисует ему воображение, – не получается. Мяч не летит как ошпаренный в небо, а отпрыгивает в высокую траву, будто испугался какого-то шума. Словно привязанная веревочкой умирающая пчела, он еще слегка гудит, а потом катится к месту досадной остановки.

      Дядя Зино подает. После каждого удара мальчика он прослеживает путь мяча до самой травы и без единой жалобы извлекает его каждый раз из нового потайного места. В том, что мальчику мало что удается, он винит себя. Просто бита слишком тяжелая. Он это понимал, когда ее покупал. Просто не хотелось каждый раз покупать новую, потому что мальчик растет. В глубине души он корил себя за то, что погнался за дешевизной.

      Дядя Эл и дядя Корэн следили за полем, держась позади брата на невероятно оптимистичной дистанции. В наступавшей темноте лица их было не разглядеть, силуэты – практически одинаковые, разве что дядя Корэн – с бейсбольной перчаткой на левой руке, тогда как дядя Эл, будучи левшой, – с перчаткой на правой. Они выкрикивают слова одобрения каждый раз, когда мальчик делает удар по мячу. Они приветственно сталкиваются кулаками в бейсбольных перчатках, но это исключительно ради племянника: они уже не верят, что мяч долетит до того места на поле, где они стоят. А ближе они не передвигаются, так как мальчик из-за этого расстроится.

      У всех троих братьев маленькие перчатки без карманов – старомодные бейсбольные перчатки, которые у них еще с той поры, когда сами они были мальчиками. Рукавичка дяди Эла была сшита для игрока на поле с рабочей правой рукой, но он носил ее не на той руке так долго, что уже этого не замечал. Каждый из дядей с удовольствием сыграл бы в бейсбол, если бы кто-то предложил. Но шли годы, а никто не предлагал. Так они хранили свои маленькие, должным образом смазанные бейсбольные перчатки, как реликвии, считая при этом, что такое предложение дело не банальное, но между тем – неотвратимое.

      Мальчик изучает дядю Зино: он видит, как его лицо будто озаряется тихим светом, похожим на свет луны, видимый из-за облаков. Оно меняется – сотнями незнакомых лиц, незнакомых улыбок. И мальчик смотрит, пока глаза его не начинают непрерывно моргать, а ему хочется лишь одного: видеть только, что там, в этом лице.

      – Все нормально, Док, – говорит дядя Зино. – Смотри на мяч. Вот он пошел.

      Бейсбольный мячик в руке дяди Зино едва виден; кольцо дымка, тень. Леса с той стороны пастбища уже потемнели, заснули. И лишь память подсказывает, что между ними течет, извиваясь, река. Дядя Зино аккуратно бросает мяч в направлении мальчика, который не видит мяча до тех пор, пока тот не описывает арку над темной полосой деревьев, зависая на какой-то момент, словно затмение на отливающем слабым светом небе. У мальчика устали руки. Он отбивает мяч изо всех сил. Бита и мяч едва соприкасаются. Мяч падает на землю у ног мальчика. Мальчик перехватывает биту