Двойной шпагат. Орфей. Опиум. Жан Кокто

младенец.

      Как-то раз у Жермены случилась вечеринка-экспромт: заявилась на огонек Сахарная Пудра со своей компанией.

      Сахарная Пудра имела шестьдесят лет за плечами и двадцать пять на вид. Она соблюдала режим: пила только шампанское и спала только с жокеями и профессиональными танцорами. У нее была своя опиекурильня. Там переодевались в крепдешиновые кимоно, курили, сбившись в кучу-малу на кровати, слушали, как покойный Карузо поет «Паяцев»[20].

      Это избранное общество орало, скакало, вальсировало.

      Около семи все погрузились в фургон, который вел глухой, немой, слепой шофер, белый, как статуя из кокаина.

      Когда Жак и Жермена зашли к госпоже Рато, она сидела к ним спиной. Двигался только ее веер.

      – Мама, здравствуй.

      – Здравствуй, доченька.

      – Какой-то у тебя странный голос.

      – Да нет… нет.

      – Да.

      – Да нет же.

      – Правда, госпожа Рато, у вас странный голос.

      – Вот и Жак заметил, с тобой что-то не так.

      – Ну хорошо, – сказала наконец вдова, – раз уж ты настаиваешь, не скрою, мне кажется странным, что моя дочь устраивает прием, а меня не приглашает.

      – Мам, ну что ты говоришь, сама подумай. Во-первых, ты в трауре (дочь забыла, что траур этот распространяется и на нее), ну а потом, не могу же я знакомить тебя с мадемуазель Сахарной Пудрой.

      Эта оригинальная мотивировка дала Жаку ключ к некоей потайной дверце. Ибо, подобно тому как дама держит в руках журнал, на обложке которого изображена та же дама с тем же журналом, на обложке которого… и картина повторяется до тех пор, пока масштаб не кладет ей предел, но и за этим пределом предполагается незримое продолжение – так, когда мы думаем, что достигли дна определенного социального слоя, остается еще множество возможностей применить изречение какого-то короля: «Я стою дальше от моей сестры, чем она – от своего старшего садовника».

      Жак все это принимал. Он слишком безоглядно жил своей любовницей, чтоб судить ее поведение или ее семью. Теперь уже его темная сторона извергает, подобно каракатице, чернильные облака на светлую сторону. Она, прежде посылавшая ему помощь, мало-помалу ослепляет его.

      Луиза пользовалась Махеддином, а Махеддин Луизой. Этот безлюбый обмен развлекал их. Одновременно с драмой Жака и Жермены они разыгрывали скабрезную увеселительную пьеску.

      Луиза получала чеки от одного иностранного принца. Ему предстояло царствовать и редко удавалось покидать пределы своих будущих владений. Он бывал на тех конференциях в Лондоне, где собираются великие мира сего. После чего проводил две недели с Луизой. Он рассказывал ей о секретных делах Европы и о ребячествах собранных под одной крышей королей – как они разыгрывают друг друга, меняя местами ботинки, выставленные за дверь. Он ей даже писал, и госпожа Сюплис часто говорила своим голосом ясновидицы: если когда-нибудь монсеньор бросит Луизу, она передаст его письма за границу. Удивляюсь, как это монсиньор решается писать такие вещи.

20

Имеется в виду ария Канио из оперы Леонкавалло «Паяцы» в исполнении знаменитого итальянского тенора Энрико Карузо (1873–1921).