В прекрасном и яростном мире. Андрей Платонов

Пухов. – Ух, и поел бы – ведро бы съел!

      – А я бы сельдь покушал! – ответил ему старичок-пассажир. – Люди говорят, что в Астрахани сельди той миллионы пудов гниют, только маршрутов туда нету!

      – Тебя посадили, ты и молчи сиди! – строго предупредил Пухов. – Сельдь бы он покушал! Будто без него ее съесть некому!

      – А я, – встрял в разговор помощник Пухова, слесарь Зворычный, – на свадьбе в Усмани был, так полного петуха съел – жирен был, дьявол!

      – А сколько петухов-то было на столе? – спросил Пухов, чувствуя на вкус того петуха.

      – Один и был – откуда теперь петухи?

      – Что ж, тебя выгнали со свадьбы? – допытывался Пухов, желая, чтоб его выгнали.

      – Нет, я сам рано ушел. Вылез из стола, будто на двор захотел, – мужики часто ходят, – и ушел.

      – А тебе, старик, не пора слезать – деревня твоя не видна еще? – спросил Пухов пассажира. – Гляди, а то разбалакаешься – проскочишь!

      Старик подскочил к окну, подышал на стекло и потер его.

      – Места будто знакомые пошли – будто Хамовские выселки торчат на юру!

      – Раз Хамовские выселки – тебе к месту! – сказал сведущий Пухов. – Слезай, пока на подъем прем!

      Старик почухался с мешком и покорно возразил:

      – Машина ходко бежит, аж воздух журчит – жутко убиваться, господин машинист! Может, окоротить позволите на одну минуту – я враз.

      – Обдумал! – осерчал Пухов. – Окоротить ему казенную машину в военное время! Теперь до самых Грязей остановки не будет!

      Старик смолчал, а потом спросил особо покорным голосом:

      – Сказывали, тормоза теперь могучие пошли – на всякую скороту окорот дают!

      – Слазь, слазь, старик! – серчал Пухов. – Скороту ему окоротить! Не на каменную гору прыгнешь, а в снег! Так мягко придется, что сам полежишь – и потянешься еще!

      Старик вышел на наружную площадку, осмотрел веревку на мешке – не для прочности, конечно, а для угона времени, чтобы духу набраться, – а потом пропал: должно, шлепнулся.

      С Грязей снегоочистителю вручили приказ: вести за собой броневик и поезд Троцкого, пробивая траншею в заносах вплоть до Лисок.

      Снегоочистителю дали двойную тягу: другой паровоз уступил поезд Троцкого – громадную спокойную машину Путиловского завода.

      Тяжелый боевой поезд Троцкого всегда шел на двух лучших паровозах.

      Но и два паровоза теперь обессилели от снега, потому что снег хуже песка. Поэтому не паровозы были в славе в ту мятежную и снежную зиму, а снегоочистители.

      И то, что белых громила артиллерия бронепоездов под Давыдовкой и Лисками, случилось потому, что бригады паровозов и снегоочистителей крушили сугробы, не спя неделями и питаясь сухой кашей.

      Пухов, например, Фома Егорыч, сразу почел такое занятие обыкновенным делом и только боялся, что исчезнет махорка с вольного рынка; поэтому дома имел ее пуд, проверив вес на безмене.

      Не доезжая станции Колодезной, снегоочиститель стал: два могучих